Двое муровских оперативников, присутствовавших на спектакле, едва сдерживали смех.

— Повторяю вопрос, Елизавета Яковлевна. В какое время ваш внук, Олег Николаевич Мостовой, пришел к вам седьмого ноября сего года?

— Когда надо, тогда и пришел! Нет такого закона, чтобы внук не мог бабку навестить!

— Отвечайте на вопрос!

— А ты на меня не рычи! Молокосос!

— Гражданка Мостовая, я к вам не для беседы под чаек пришел! Ваш внук подозревается в тяжком преступлении. Дача ложных показаний, введение следствия в заблуждение, короче, воспрепятствование производству предварительного следствия — это уголовно наказуемое деяние!

— Напугал! Да я всю юность в тюрьмах провела! Когда тебя, щенка, еще на свете не было!

Она едва не ткнула своей когтистой лапкой прямо в глаз Колобова. Тот отпрянул.

— Василий Алексеевич, а давайте ее на пятнадцать суток посадим. За хулиганство, — предложил один из оперов.

— Сажайте! Сатрапы! Держиморды! Висельники! — заорала старуха.

— Да ты понимаешь, дура старая, что твоему внуку двадцать лет светит? За убийство! — еще громче заорал окончательно вышедший из себя Колобов.

Старуха захлопнула беззубый рот, выпучила глаза.

— Какое убийство? Ты чего несешь?

— Соседа вашего грохнули седьмого ноября, вы что, не в курсе? — вежливо поинтересовался Колобов.

— Ну и что? Туда ему и дорога, дерьмократу чертову!

— Не выражайтесь. Ваш внук был у вас дома седьмого ноября?

— Был! Нет такого закона... — опять начала было старуха.

— Во сколько он приехал? В четыре часа, в пять? — тут же перебил Колобов.

— Почему в четыре? Он в три приехал!

— Вы точно помните?

— Точно. У меня с памятью все в порядке. Я ноо- тропил принимаю.

— Еще раз: он приехал ровно в пятнадцать часов? Почему вы так точно называете время?

— Потому что я обедаю в половине третьего. Я как раз пообедала, посуду помыла и ушла в залу. У меня там часы с боем. Вот они отбили три раза, а Олежек в это время в дверь звонил. Я еще не сразу и услышала.

— Хорошо, — не веря, что сломал упрямую старуху, почти ласково проговорил Колобов. — И сколько времени он у вас пробыл?

Старуха молчала.

— Вы вопрос слышали?

Глухо, как в танке.

— Он в четыре часа ушел? В пять? — попробовал применить прежнюю тактику Колобов.

— Не помню...

— Но как же так? А ноотропил?

— Чего пристал? Мы с Олежкой выпили... чаю. Меня и сморило. Уснула я. Проснулась, его нет уже.

— А во сколько вы проснулись?

— В восемь вечера. Олежек как раз по телефону позвонил, узнать, как я себя чувствую. Он такой мальчик заботливый! А ты такое говоришь про него! Как язык-то не отсохнет?!

— Спокойно! Дима, — обратился Колобов к подчиненному, — покажи сумку. Это ваша сумка, Елизавета Яковлевна?

Старуха долго разглядывала клетчатую хозяйственную сумку.

— Не знаю. Таких сумок много.

— У вас такая есть?

— Вроде была.

— Точнее, пожалуйста.

— Была. И что?

— И где она?

— В шкафу, должно быть.

— Давайте посмотрим.

— Или на кухне в ящике. A-а, так я ее потеряла!

— Когда?

— А вот перед праздником в магазин пошла и потеряла.

— Вы сами в магазин ходите?

— Хожу, а что?

— Ничего. Просто человек вы старый. Неужели родные не могут о вас позаботиться?

— Кто сказал, что не могут? Пусть о тебе, голодранце, так в старости заботятся, как обо мне! Если ты до нее доживешь, конечно.

«Вот стерва!» — красной молнией пронеслось в мозгу Колобова.

— Елизавета Яковлевна, — вежливо произнес он, — вы, кажется, вашего соседа не любили?

— Депутата? А чего их любить-то? За что? За нищету народную?

— Но вы-то вроде не бедствуете...

— Меня сын кормит! Два раза в неделю продукты привозит, копейку мне потратить не дает! Я не за себя. Я за других! Выйдешь на улицу, на лавочке посидеть со старухами, волосы дыбом встают. Они все сами с хлеба на квас перебиваются, а еще детям помогают. Потому как взрослым детям, которые должны стариков содержать, им не прожить иначе! Это что ж такое? Все с ног на голову поставили! Все устои жизненные перевернули! Кто это сделал, я тебя спрашиваю?

— Сосед ваш...

— И он в том числе. Тот еще крендель был!

— Что это значит?

— А то! У меня слух-то хороший. Я однажды у двери-то стояла, на улицу собиралась. А тут он как раз из лифта выходил. Я переждать решила. Не хотела с ним встречаться, раскланиваться... А у него телефон зазвонил. Мобительный.

— Мобильный?

— Ну! И слышу, он злобно так кричит: «Убрать его надо! Ликвидировать! Чтобы не болтал языком поганым».

— О ком это он?

— Не знаю о ком. А только нормальный человек так кричать не будет!

— Елизавета Яковлевна, а где ваша сумка?

— Какая?

— Хозяйственная.

— Так Олежка забрал.

— Он вам сказал об этом?

— Ну да. Когда звонил. А что?

— Ничего. Просто вы пять минут тому назад утверждали, что потеряли ее.

Мостовая вперилась взглядом в Колобова.

— Ах ты, змееныш, — зловеще улыбнулась она. — Старуху на слове ловишь, беспризорник? Я же тебя сейчас пристрелю, как муху.

— Как это пристрелите? — ошалел Колобов. — Из чего?

— Из оружия наградного. Небось не разучилась еще...

— Из оружия? Какого? — глупо улыбнулся Колобов.

— Из браунинга, вот из какого!

— Да откуда у вас браунинг-то, бабушка? — все улыбался оперативник.

— Откуда? Отсюда!

Старуха неожиданно резво поднялась, подскочила к комоду, пошарила в одном из ящиков и, обернувшись к Колобову, весело крикнула: