— Прекрати расстраиваться. — Он притянул меня к себе. Я продолжала оставаться сжатой в комок. — Ничего же страшного не произошло — ты здоровая женщина. Радоваться надо. Сходи сделай аборт — и все! Иди ко мне!

Он начал заваливать меня на кровать, добрался ладонью до груди, сжал пальцами сосок. Было безумно больно и тошно. Так противно, что не передать. Меня распирало от гнева и ненависти, единственным желанием было отбросить его от себя, толкнуть так, чтобы слетел с кровати, и хорошо бы еще, если б при этом ударился головой о комод!

— Я не могу! — повторяла я мокрыми от слез губами, пытаясь вывернуться из его объятий. — Не могу!

— Ну, какие глупости, — он распял меня на кровати — сильный, как бес, — теперь-то как раз самое время: второй раз не забеременеешь. — Он хохотнул. — Да и я ж не могу почем зря время терять, раз уж важную встречу ради тебя отменил.

В тот раз он был неистовым, непреклонным. Ярость, похоже, распаляла изнутри все его естество, а мое сопротивление только придавало ситуации остроты. Он не церемонился ни с моим телом, врываясь в него силой, ни с моими душевными муками, подавляя их физической болью. Он насиловал меня, неожиданно стойкий и крепкий в своих дурных намерениях, оставляя тут и там синяки от острых старческих костей.

Через три недели мне сделали аборт — без обезболивания, без наркоза, выскребали по живому. Я лежала в кресле, постыдно раскинув ноги, искусав до крови губы и повторяя про себя одну-единственную фразу: «Бог шельму метит, бог шельму метит».

После аборта я дала себе слово никогда не встречать и не видеть генерала. Не сталкиваться в жизни с этим чудовищем. Но он словно нарочно окружил меня напоминаниями о себе и тлетворной заботой со всех сторон: на выходе из клиники меня ожидала его машина с водителем, на работе — его ежечасные звонки, дома — присланная охапка роз и серьги с бриллиантами. А через месяц мы снова продолжили встречаться — я со своим затравленным подсознанием оказалась не в состоянии сказать ему «нет». Тряслась перед ним от страха. И предавала всю себя, ложась с ним в постель.

Через полгода меня назначили на должность директора департамента продаж. Петюни в компании к тому времени не стало — куда он подевался, я до сих пор не знаю: мне тогда было не до него.

Самолет коснулся колесами шасси земли, и я чуть не вскрикнула от неожиданности: настолько погрузилась в прошлое и забыла, где я и что. Даже ремень безопасности за все время полета так и не расстегнула: просидела все три с половиной часа с закрытыми глазами. От воспоминаний — черт бы их побрал, стараюсь ведь об этом не думать — на душе стало слякотно и тошно. За иллюминатором красовались мокрые от дождя подмосковные леса и самолеты. Они устало спали, не обращая внимания на суету вокруг и шум, прямо на летном поле.

Понедельник начался до невозможного буднично: я с трудом открыла глаза — все-таки по Страсбургу было еще только пять часов, — приняла душ и, облачившись в свой любимый серый костюм, который после привольных маечек и широких блуз казался просто-таки смирительной рубашкой, вышла из подъезда. Корпоративный «Фольксваген» уже ждал меня у самых дверей. Загорелый Дима, которого я тоже отпускала отдохнуть на эти две недели, сиял белозубой улыбкой. Наверное, слетал в какую-нибудь мерзкую Турцию со своей подругой. Или женой — черт его знает, кто у него там.

— Доброе утро, Маргарита Семеновна! — в полупоклоне водитель открыл для меня заднюю дверцу.

— Доброе, — вяло ответствовала я и, поколебавшись, решила: — Я сегодня впереди поеду.

Брови водителя поползли вверх, нескромно налезая на лоб. Однако вслух Дима говорить ничего не стал — молча захлопнул заднюю дверцу и открыл переднюю. Я села.

Москва по сравнению со Страсбургом выглядела безумной: рекламные щиты высотой с дом, громадные плазменные панели, толпы людей на остановках, несущиеся к метро потоки и гудящие, смердящие автомобили. Ад кромешный! Дима ловко менял полосы движения, остервенело выкручивал руль, влезал в поток, истерично жал то на тормоз, то на газ, что обеспечивало, вопреки всем законам пробок, движение. Время от времени благодаря его технике пилотирования мне хотелось зажмуриться и закрыть ладонями глаза. Дима моих страхов не замечал. Я зареклась впредь ездить с ним на переднем сиденье — никакого душевного здоровья не хватит. Интересно, как это я раньше относилась к его экспериментам равнодушно? И по какой такой воле провидения мы оба не лежим до сих пор на кладбище?! Заставив память напрячься, я вспомнила, что обычно, сидя в машине, либо читала документы, либо уходила с головой в лэп-топ, либо говорила с кем-то по телефону. И, как правило, вопила при этом так, что у Димона моего наверняка закладывало уши. Видимо, и он не мог переварить произошедшие во мне перемены: то и дело с опаской на меня косился и нервно ерзал в водительском кресле.

— Маргарита Семеновна, — наконец решился он, с любопытством уставившись на меня, — у вас все в порядке?

— Да! — в моей интонации появились знакомые «лающие» нотки. — Если ты, кретин, довезешь нас до офиса в целости и сохранности. На дорогу смотри!

Дима вздохнул с облегчением, обнаружив, что я все та же, привычно высокомерная и грубая, и развалился в кресле.

— Довезу-довезу! — весело убедил он. — В первый раз, что ли!

В лифт я заходила со смешанным чувством — счастья оттого, что мы все-таки доехали, и страха перед тем, как же я сяду к нему в машину вечером. А ведь этот водитель работает у меня уже два года. Как же надо было не думать о себе, чтобы не замечать его ненормальных гонок? Надо будет поменять этого приспешника дьявола на кого-нибудь более спокойного. Хотя, помнится, в свое время он меня тем и прельстил, что знал все закоулки Москвы как свои пять пальцев и проповедовал принцип: «Невозможное возможно».

По коридору к своему кабинету я шла на автопилоте: с кем-то здоровалась, кому-то кивала и все время подсознательно сбавляла шаг. Первый раз за весь период работы в «РусводКе» заходить в собственный кабинет мне отчаянно не хотелось. А хотелось снова спуститься на лифте вниз, сесть в небольшом уютном кафе на первом этаже и выпить по-человечески кофе. Утром-то не успела. Но как же теперь я могу позволить себе такую роскошь? Отпуск кончился. От этих мыслей даже слезы чуть сами собой не навернулись на глаза — так жалко себя стало.

— Маргарита Семеновна, доброе утро! — моя новая «деточка» — старую я уволила за неделю до отпуска — стояла навытяжку за своим рабочим столом и смотрела на меня преданными глазами. Отвечать ей было лень: я просто кивнула и вошла в кабинет, принадлежавший когда-то Петюне. С тех пор, конечно, там уже дважды делали ремонт, покупали новую мебель, да и вообще все до неузнаваемости изменилось. Ничего от бывшего его хозяина не осталось. Тьфу ты, откуда эти никчемные мысли?!

Я бросила портфель на диван, сумку положила на тумбочку рядом со столом, плюхнулась в бежевое кожаное кресло и огляделась. На столе высились пачки бумаг — как всегда самой толстой из них была стопка с договорами. Накопилось, черт возьми, за две недели. Теперь, пока все это не разберу, нечего и мечтать о комфортной жизни. Компьютер включать тем более не хотелось — представляю, сколько там свалилось на мою голову новых писем и сообщений. На целый день работы как минимум. Ладно. Если уж надо с чего-то начинать, то спросим с подчиненных. Остальное — потом. Я нажала кнопку селектора и вызвала к себе начальников отделов. Послушаем.