До сих пор мы обсуждали изменнические деяния элиты. Однако мы располагаем и свидетельствами противостояния правящему классу со стороны простых людей. В Египте имелась многовековая традиция народного сопротивления иноземному владычеству, сложившаяся еще в эпоху завоевания страны Александром Македонским и последующего оккупационного правления греческой династии Птолемеев. В одном папирусе III века содержится пророчество: «Рано или поздно несдобровать богачам: высокомерие их будет попрано, а добро изъято и передано другим. Бедные возвысятся, а богатые унижены будут» (P. Oxy. 31.2554). В настоящих «Оракулах Сивилл» (не путать с официально опубликованными позже «Книгами Сивилл», использовавшимися для гаданий в периоды кризисов) с нескрываемой надеждой предсказывается наступление времени, когда «нечистый» и «жалкий» город разврата Рим будет стерт с лица земли теми, над кем простер до поры свое владычество. Город будет «испепелен», а молодые римляне и римлянки проданы в рабство, дабы почувствовали, каково жилось тем, кого они сами поработили (см.: V. 386–433; V.155–78; III.356)[50]. В этих текстах, кстати, символом воплощенного зла и присущей Риму порочности служит образ Нерона[51]. Проще всего было бы отнести эти тексты к категории изредка случавшихся в провинциях выплесков недовольства центральной властью, однако они как минимум указывают на то, что не одна лишь римская элита задумывалась над вопросами справедливости и вообще адекватности имперского правления. Даже самые обычные люди вполне могли представить себе времена, когда общественное устройство полностью перевернется.

Мы не можем судить, насколько распространены были подобные настроения среди тех, кто находился под римским «игом». И в том, что текстов, свидетельствующих о недовольстве населения провинций, сохранилось так мало, нет ничего удивительного. Ведь для их написания требовалась не только отчаянная смелость, но еще и элементарная грамотность. Да и судить о наличии или отсутствии у народов империи сомнений в легитимности и эффективности режима проще по их делам, нежели по словам (тем более что изустная молва до нас не дошла). Вероятно, об этом мы можем судить только по случаям народных бунтов: о них, по крайней мере, до нас дошли хоть какие-то фактические свидетельства. Итак, мы установили, что любое массовое сборище было чревато обвинением в измене. Власти были заинтересованы в пресечении актов коллективного неповиновения в зародыше хотя бы по той причине, что они потенциально могли поколебать стабильность системы (пусть локально и временно), а кроме того, повлечь серьезные убытки вследствие недоимок в казну и непредвиденных расходов на подавление народных восстаний, если таковые вдруг действительно разгорятся. Источники обычно не уточняют, сколько бунтовщиков погибло и сколько было казнено в результате подавления того или иного мятежа: авторам хроник это ничуть не интересно. То же самое касается и деталей требований смутьянов, которые приводятся изредка — разве что для разъяснения политической подоплеки событий. Но, по крайней мере, мы получаем хоть какое-то представление о подробностях коллективных выступлений простых людей против правящего режима, которые грамотная и, как следствие, пишущая элита сочла заслуживающими упоминания в исторических хрониках.

Самой распространенной причиной недовольства и бунтов являлась нехватка продовольствия, вызывавшая, по свидетельству историка Аммиана Марцеллина, «постоянные» жалобы со стороны народа (Римская история, XXI.12.24). Зачастую народ взбудораживался даже не из-за реального дефицита, а всего лишь из-за слухов о грядущем голоде: например, вследствие неприбытия в срок кораблей с зерном из Северной Африки. Формально такие «хлебные бунты» можно было отнести и к категории мятежей изменников, но мы видим, что императоры относились к ним достаточно снисходительно. Причина проста: народные волнения подобного рода не преследовали каких-либо политических или подрывных целей, а были направлены на установление хоть какого-то диалога с властями. Да и действительно, что еще оставалось делать людям перед реальной или кажущейся угрозой голода, кроме как пытаться докричаться, а если не услышат, то и достучаться до властей? Не следует квалифицировать подобные мероприятия ни как восстание, ни как беспорядки. Устраивая хлебные бунты, народные толпы в целом не преследовали, как нам видится, никаких иных целей, кроме восстановления общественно-политического договора с властями, согласно которому правительство обязуется обеспечивать людей пищей по доступной цене в обмен на поддержку. Мы говорим, таким образом, о массовых выступлениях консервативных слоев простонародья за восстановление исконного порядка.

Однако то, что людям приходилось напрягать последние силы, просто чтобы быть услышанными, говорит о многом. Властям не было никакого дела до будничных проблем порабощенных народов, но они были весьма заинтересованы в недопущении проблем, способных вызвать дестабилизацию.

Но, конечно, есть у нас перед глазами и примеры беспорядков, происходивших вследствие того, что элита пренебрегала народными нуждами. Перестав соответствовать ожиданиям плебса, богачи порой спасались бегством из города, взбунтовавшегося из-за иссякших запасов зерна и масла (Симмах, Письма, VI.18). От этих историй смердит гнилостью людей, озабоченных лишь прикрытием собственных задниц, но никак не участью голодных граждан, что брошены ими на произвол судьбы. Императору, однако, было опасно прятать голову в песок. Ведь он считался благодетельным отцом народа, и самоустранение от народных бед в лихую годину означало бы подрыв его легитимности в глазах граждан. При бунтах в провинциях император нередко пытался принуждать местные элиты к умиротворению народа и за счет этого лишь укреплял свой авторитет в глазах простых людей в качестве пусть и далекого, но справедливого и всеблагого правителя.

Но не все бунты преследовали столь же аполитичные цели, как хлебные. Причем, как отмечает Аммиан, «самый пустой и ничтожный» инцидент мог дать «повод к бунту» против властей (Римская история, XV.7.2)[52]. Отдельным законоположением регулировалось, как быть с юношами, которые особенно громко шумят на зрелищах (Дигесты, XLVIII.XIX.28.3). В главе 1 мы уже рассматривали кровавое массовое побоище со множеством жертв, произошедшее между жителями Нуцерии и Помпей, начавшееся «с безделицы», а именно с обоюдных оскорбительных скандирований домашних и гостевых трибун во время представления гладиаторов (Тацит, Анналы, XIV.17). За такой бунт власти могли покарать провинившихся с особой жестокостью именно из-за того, что беспорядки не оправдывались никакой высшей целью. В итоге Помпеям выписали запрет на проведение любых публичных сборищ сроком на десять лет (впрочем, вскоре запрет был то ли снят, то ли забыт).