Некоторые императоры, однако, больше полагались не на засланных агентов и не на провокаторов, а на delatores — «доносчиков», которые вынюхивали малейший намек на измену и немедленно сообщали куда следует. Домициан без стеснения использовал рабов из домашней прислуги для выведывания всего, что творится за закрытыми дверьми владений их господ. Это было весьма удобно, поскольку рабы в имениях богатых и влиятельных граждан были вездесущими, всевидящими и прекрасно заменяли современные системы видеонаблюдения. Ювенал сетует на болтливость слуг, разглашающих все секреты хозяев и вдобавок еще и распускающих о них самые нелепые слухи. «Разве секреты богатого человека могут сохраниться в тайне?» — саркастически вопрошает он. А поскольку сплетничают и наговаривают на хозяев рабы из чистой мстительности, то и поделать с этим ничего нельзя, разве что научиться «жить честно и прямо , чтоб рабов болтовню презирать нам» (Сатиры, IX.102–119)[55].

Вероятно, все императоры в той или иной мере использовали тайных осведомителей и доносчиков, причем вознаграждения преуспевшим информаторам причитались весьма щедрые: они получали часть конфискованного имущества приговоренных на основании их доносов, — но такой подход, разумеется, вызывал проблемы. Во-первых, приводил к самым разным оговорам, а во-вторых, как в случае с рабами, несущими свечи, — к ложным обвинениям на основе превратного истолкования фактов. Помимо алчности мотивами ложных доносов нередко оказывались: сведение счетов на почве личной неприязни или застарелой вражды с человеком и его семьей; стремление выслужиться перед властями; сделать политическую карьеру. Вероятно, были среди осведомителей и искренние слуги императора, считавшие доносительство исполнением своего гражданского долга. Но чаще всего доносчиками двигали самые низменные мотивы.

Омерзительные повадки типичных клеветников-карьеристов описаны у Тацита. Так, Грания Марцелла, претора Вифинии, обвинил в оскорблении величия его квестор[56] Цепион Криспин. Это произошло в начале правления преемника Августа, Тиберия, который первым активно использовал информаторов. Цепион происходил из бедной и незнатной семьи, но был очень честолюбив. Он втерся в доверие к императору, предоставляя ему отчеты о действиях сенаторов за спиной государя. Таким путем он накопил огромное состояние. Дворяне поначалу презирали его, но вскоре начали бояться. Цепион выступил с обвинением перед сенатом: он утверждал, что Марцелл рассказывал истории о дурном характере императора. То, что рассказанные им истории соответствовали истине, делали обвинение вполне правдоподобным. Один из приближенных Цепиона добавил, что Марцелл поставил свою статую выше, чем статую императора, а статуе Августа и вовсе отрубили голову, чтобы заменить ее головой Тиберия. Император в гневе громко объявил, что проголосует за то, что Марцелл виновен. Сенаторы посчитали за лучшее последовать его примеру, но, как отмечает Тацит, в ту пору свобода еще не до конца умерла, и сенатор Гней Пизон спросил с притворной простотой: «Когда же, Цезарь, намерен ты высказаться? Если первым, я буду знать, чему следовать; если последним, то опасаюсь, как бы, помимо желания, я не разошелся с тобой во мнении». Тиберия удалось смутить, и император проголосовал за оправдание Марцелла (Тацит, Анналы, I.74).

За отсутствием государственной прокуратуры римская судебная система всецело полагалась на частных лиц в роли обвинителей, а сложные дела превращали доносительство в заманчивый бизнес. Императоры понимали свою уязвимость перед заговорами, а потому не пресекали эти потоки обвинений, и часто в окружении государей царила напряженная атмосфера. Сосредоточение всей полноты государственной и судебной власти в руках императора подразумевало, что такая ситуация непременно сложится, если сам император не будет ничего предпринимать для ее предотвращения. Позже при Тиберии один человек, обвиненный доносчиком в измене, «поспешил себя умертвить», не дожидаясь суда, «ибо полагал, что подвергнуться такому обвинению означало верную гибель», зато теперь он сохранит для семьи имущество и статус. В сенате предложили обвинителя в этом и последующих подобных случаях не награждать, поскольку приговор обвиняемому не вынесен. Однако в дело вмешался император, заявивший, что страна погрузится в хаос, если из общественной жизни будут устранены доносчики, «опора правопорядка». Таким образом, доносчиков — сообщество людей, придуманное на погибель государства, — продолжали поощрять наградами (Анналы, IV.30).

Но Тациту было легко говорить подобное: он прославился как успешный сенатор и испытывал благородное презрение к зарвавшимся карьеристам из низших классов. Вот только с позиции рядового императора отчетливо казалось, что аристократия плетет против него всяческие интриги и заговоры, которые нужно искоренять в зародыше. А значит, императору приходилось вести свою игру — по принципу «разделяй и властвуй». Прекрасный способ обезопасить себя от заговоров — держать подданных в таком страхе, чтобы они только и думали о том, чтобы исправно надзирать друг за другом и при первом же подозрении доносить государю! Но и здесь важно было знать меру и находить равновесие. Злоупотребление террором могло породить атмосферу всеобщего страха, и это привело бы к случаям шантажа доносительством. А приспускать вожжи становилось опасно из-за риска быть глупо умерщвленным в результате заговора, пропущенного по недосмотру. Траян достаточно четко прояснил грань допустимого для императора: он счел невозможным принимать во внимание анонимные доносы. Когда Плиний испросил у него в письме совета, правильно ли он поступил, отпустив без наказания тех из якобы христиан, числящихся в подметном списке без указания авторства, император одобрил его. Неумеренность, отвечал государь, «была бы дурным примером и не соответствует духу нашего времени» (Письма, X.96–97). Остается гадать, бывал ли Траян столь же объективен, изучая доносы о заговорах против него лично.

Императоры не имели возможности организовать тотальную слежку за подданными и повсюду искоренять инакомыслие. Кроме того, от крайностей их удерживала опасность быть проклятыми и преданными забвению. Описывая ужасы правления предыдущих династий, Тацит и Светоний тем самым как бы превозносили справедливость императора Траяна. Если любой государь вел себя неподобающим образом и отступался от заявленных высоких идеалов, историки, свидетельствующие о его правлении, рисовали его весьма нелицеприятный портрет. Достаточно взглянуть на помпезную архитектуру парадных зданий Рима эпохи императоров, чтобы понять, насколько сильно они были озабочены увековечиванием своего царственного образа, выживанием династии, к которой принадлежали, и сохранением своего следа в истории. Повествуя о бурной деятельности доброй и недоброй памяти императоров прошлого, римские историки, будучи представителями элиты, в сущности, призвали к ответу собственных императоров. Да, слово — не самое сильное оружие, далеко не всегда оно имело эффект, однако сохранившиеся летописи являют собой примеры успешной борьбы римской элиты за свое достоинство и свои права.