Энди осыпал меня ежедневными знаками внимания — вечно что-нибудь придумает приятное, пусть просто улыбнется — а она, она хоть каплю бы сочувствия выказала попавшей в такую беду соседке. Протрусит мимо моего дома по дороге в парк, загорать (была исключительно загорелая всегда), а в мою сторону даже и не глянет, хоть ты изо всех сил ей стучи в окно. Но я-то, я все видела. Я никогда, естественно, за нею не шпионила — очень надо! — но она ведь особо и не таилась. И она, конечно, знала, что я у самого окна, когда нарочно не реагировала на мой стук. Ведь это ж сердце кровью обливается — смотреть, как она водит мужиков, которые ей в сыновья годятся, потом сматывается, а потом Энди идет домой, посвистывает на ходу, парит, наверно, в литературных облаках или листок разглядывает, который подобрал на тротуаре. Это, конечно, еще вначале, пока он не знал. Ах, да что тут говорить.

Потом, когда уже узнал, уже после тех бурных месяцев и, в конце концов, ее отбытия на мотоцикле к более злачным пажитям, я заметила в нем перемену. Больше никаких тебе посвистываний на улице. И однако, он упорно продолжал работать, у себя за письменным столом, с шести утра, ежедневно, даже по выходным Я вынуждена коротать унылые одинокие часы, и штучки-дрючки мелких пташечек, которые я наблюдаю иногда на деревьях и кустах перед своим окном, помогают мне рассеяться. Потому-то мощный бинокль всегда у меня под рукой. Страшась за Энди с тех пор, как его покинула жена, я порой ловила его линзами своего прибора, когда он работал у себя за письменным столом у верхнего окна. Я таким образом рассчитывала уловить и пресечь его тенденцию опускаться, пока не будет слишком поздно. Несколько лет назад я наблюдала человека, углубленного в творчество, — может, порой и прервется, и поглядит задумчиво в окно, — человека, какого в прошлом веке окрестили бы "служителем муз". Ну, пожует, положим, карандаш, поскребет непокорное ухо. Не более того! А теперь я чаще всего вижу лицо, искаженное в ответ — я, конечно, могу только предполагать — на невыносимые внутренние страдания. Все мины его и жесты стали непомерны, преувеличенны, смехотворны даже, — они напоминают мне те лицедейские ужимки, какие видишь в старом немом кино. Разинет рот, оголит десны с каким-то диким ржаньем или водит туда-сюда нижней челюстью, будто испытывает ее на прочность. А то, бывает, дергает пучочки волос по бокам головы, над самыми ушами, как будто хочет разодрать свою незадачливую черепушку. Карандаши, а то и шариковые ручки надвое переламывает, иногда зубами, и бросает (или выплевывает) в окно обе половинки. Бешено строчит-строчит аж несколько минут, а потом вымарывает все, что написал, перечеркивает крестом так яростно, что локоть так и ходит, так и вихляется, будто он крутое тесто месит. А то скомкает эту страницу и в рот сует. Ну ужас.

Тем временем нападки на него только еще ужесточились. Из-за немощей своих я уж более не посещаю культурных мероприятий. Однако же до сих пор вносила свою ежегодную скромную лепту в пользу нашей Лиги в Поддержку Искусств, даже после того, как Энди мне объяснил, что это сплошное вымогательство. В ответ на эти взносы я получала подписку на "Новости искусства", их бюллетенчик ежемесячный. Так они что год назад затеяли — серию карикатур под названием "Мир Коекакера", которые явно подразумевают Эндрю. Его изображают беспощадно — с большущим телом и крошечной головкой, в вечных шортах, которые ему тесны, и заставляют произносить самые идиотские благоглупости. Карикатуры оскорбительные, и вдобавок вульгарные до жути, со всякими сексуальными намеками ниже пояса, и прямо я не знаю, как тот, кто их рисует, может спать спокойно по ночам. На следующий год я этой Лиге в Поддержку Искусств ни шиша не выделю из своих кровных. Прямо не понимаю, как эти люди, а большинство же, наверно, в церковь ходит и Богу молится, которого травили вот именно что им подобные, могут так бессердечно относиться к Энди.

В прошлом, что ли, месяце я заприметила новый такой огонек в его унылом взоре. Я поняла: это знак, человека довели до края. Но до края чего — вот вопрос, хоть огонек этот слишком мне напомнил тот, что был в глазах у моего покойного супруга тем вечером, когда он сел за руль в последний раз. Из вашей статьи я поняла, что в случае Энди — это край катастрофы! Пусть же смеется тот, кто его ненавидит. Мы же, все прочие, будем скорбеть.

Искренне ваша

Энид Ракетути.

* * *

Дальберг,

Никого ты не застанешь. Я уезжаю на зиму в Италию. У меня что-то с грудью. Если, рассадив в кровь кулаки об дверь, ты вздумаешь обойти дом и заглянуть в окно, будь, пожалуйста, поосторожней, когда пойдешь по клумбам, я их перезасеваю. Кроме того, я попросил полицию приглядывать за недвижимостью, так что постарайся не вызвать подозрений.

Арривидерчи.

Энди.

* * *

Сирена приближается, мимо, мимо, все слабей, вот уж она, как комариный писк, и — тишина. Для сверчков чересчур холодно, но не для собак.

Милая Джолли,

Это пока все деньги, теперь долго не жди. Я все собираюсь с духом, готовлюсь удалиться в леса, питаться желудями, дабы не было мучительно больно за всю недолгую оставшуюся жизнь. Мне пришлось одолевать самые пакостные препятствия, чтоб выколотить для тебя эти деньги. Я хлебнул отвратнейших впечатлений. По существу, меня топтали, бичевали. Морально я был раздавлен, я был приперт к стене. К счастью, я извернулся, и вот я одержал победу. Но теперь подробности.

Последние два месяца, с тех пор как банк взял манеру взимать ростовщический процент с любого моего взноса под тем предлогом, что, видите ли, скрупулезно сокращает громадные неудобопогашаемые суммы, которые я ему задолжал, я лестью, уговорами, посулами, угрозами добился от жильцов, чтобы они вносили наличными хоть часть квартирной платы. И в прошлую среду пятьсот восемьдесят долларов лежали, аккуратненько сложенные, в наружном кармане моего синего пиджака (поскольку более надежный внутренний карман отпоролся и болтается). Я шел по 4-ой улице, по правому тротуару, насвистывая и размахивая руками, перепрыгивая через выбоины и колдобины, которых, кстати, там хватает. Взгляд мой бегал туда-сюда, поскольку на улице не было ничего такого выдающегося, что бы его надолго приковало, как вдруг упал на транспортное средство, медлящее у светофора, изрыгая при этом вонючее облако из выхлопной трубы. Хотя я приближался сзади, а поэтому желательно-полное, объемное представление о предмете в его целостности составить я не мог, однако же по кое-каким признакам я понял, что это — именно то транспортное средство, описание которого я встретил в рассказе одного моего автора. Механизм моего мозга, легонько тренькнув, сразу мне позволил заключить, что нечто шишковатое, видимое в этом транспортном средстве сквозь муть заднего стекла, по всей вероятности, не что иное, как непокрытая голова этого самого автора. Вот что называется — рассуждение от общего к частному; секунда — и дело в шляпе. Не ожидая здесь увидеть означенного автора, как и он, конечно, не ожидал меня здесь увидеть, я, используя совокупность обеих этих неожиданностей, поспешил согнуться как можно ниже и прокрасться позади этого грузовика (ибо упомянутое транспортное средство являлось, в сущности, грузовиком), покуда светофор опять не вспыхнет пригласительным зеленым светом. Намерение мое было — вспрыгнуть в кузов грузовика — мягко, можно сказать, пантерой, — а потом быстро-быстро по нему пробежать к тылу кабины. А там уж я планировал — мозг, подкрепляемый отчаянно колотящимся сердцем, теперь жужжал с неимоверной скоростью — ухватиться правой рукой за большую блестящую радиоантенну, которую, я заприметил с тротуара, левой же тем временем уцепиться за угол кабины и скользнуть в открытое окно на водительское место. И в случае удачи — то-то вышел бы сюрприз! К сожалению, в тот самый миг, когда я подпрыгнул в воздух (метя в кузов грузовика), кузов этот ушел от меня в отрыв. Свет резко сменился на зеленый (желтый, увы, отсутствует на этой трассе), и грузовик рванул вперед, громко визжа и дымя шинами. Тут я мог, конечно, потерять равновесие. А что не потерял, пока, по крайней мере, и даже смог пуститься в отчаянную погоню, так только потому, что мне исключительно повезло. Я, видимо, орал, махал руками и, конечно, догнал бы застрявший в пробке грузовик, не подведи меня эта подметка. Ах да, надо же было с самого начала объяснить: часть моего левого ботинка вот уже несколько дней как почти полностью утратила связь с остальными его частями и стала ритмично хлопать при ходьбе. Звук был не лишен приятности, и я приноровился так печатать шаг, чтобы существенно усиливать акустику. В супермаркете это имело сногсшибательный успех. Конечно, я не учел, какими опасностями была чревата эта ситуация, приведись мне ускорить мое обычное ковыляние До бега, как в данном случае и привелось в погоне за грузовиком. И потому события развернулись не так, как я рассчитывал, когда вдруг вздумал тряхнуть стариной. Короче говоря — я упал, я плюхнулся, я бухнулся, с размаху и ужасно больно. Разодрал на обеих коленках брюки, рассадил левую ладонь, так что она огнем горела несколько часов подряд, две параллельные царапины кровоточили, и я чуть не сломал себе палец.