— Лично я ставлю на Цонго Ондедеи. Епископ фрежюсский кажется мне самой подходящей заменой его высокопреосвященству.

— Поговаривают еще о маршале де Виллеруа, — с неизменной осторожностью заметил сочинитель «Смешных жеманниц», не желавший открывать Паскалю характер своих нынешних отношений с суперинтендантом.

— Истина в том, — с печальной улыбкой сказал ученый, — что Париж, похоже, заботит только вопрос о правопреемнике, тогда как нас должна занимать совсем иная вещь, куда более важная, — я имею в виду стабильность в королевстве. Видите ли, — продолжал он, не обращая внимания на недоумение собеседника, который никак не мог взять в толк, куда клонит Паскаль, — народ обескровлен, войны — гражданские, религиозные, межгосударственные, — все это ввергло народ в смятение, лишило здравомыслия, и люди уже не ведают, что для них важнее: служить верой и правдой королю Франции или какому-нибудь местному господину, который тиранит их и влияет на их будущность самым непосредственным образом…

— Потому-то и нужно молиться, чтобы Господь ниспослал нам сильного первого министра, способного одолеть всех этих местных господ…

— Нужен не сильный первый министр, — бесстрастно поправил Паскаль, — а справедливый король. В самом деле, в чем сила любого государя? Не в оружии, а в приверженности народа.

— Но вопрос о приверженности даже не подлежит обсуждению, ибо это священный оплот монархии! — воскликнул Мольер.

— Приятно слышать это от вас, — усмехнулся Паскаль. — Но вы, наверно, помните, что как раз во имя такого священного оплота и был убит дед нашего государя, Генрих IV. Лично я убежден: в будущем сердца людские через повиновение закону Божьему должны исполниться верой в иной закон, быть может, более прозаический, основанный на признании личной и всеобщей удовлетворенности народа. Вера необходима, она — мощный двигатель многих явлений. Впрочем, в ее движущей силе в политике я с каждым днем все больше сомневаюсь.

— Должны исполниться… — вполголоса повторил Мольер, восхищаясь столь смелым высказыванием. — Да будет угодно небу, чтобы никто не воспринял это как «заменить», сударь… Иначе небо вас же и покарает.

Паскаль бросил на комедианта отстраненный взгляд.

— Все может быть. С людьми, нам подобными, всякое может случиться, и даже без явных на то причин. Да, не плохо было бы знать, отчего случается то или другое…

* * *

Между тем в двух шагах от них Олимпии Манчини, графине Суассонской, облаченной в очень строгое, скромное платье, представляли Луизу де Лавальер. Олимпия пыталась выведать у девушки подробности о размолвке, которая, по слухам, произошла накануне между Генриеттой Английской и Месье, братом короля.

— Как чувствовала себя ваша госпожа сегодня утром? — осведомилась племянница кардинала, обменявшись с фрейлиной принцессы приличествующими случаю комплиментами. — Говорят, она страдает со вчерашнего дня?

— Будущей невестке его величества будет приятно узнать, что госпожу графиню заботит состояние ее здоровья, — уклончиво ответила Луиза.

Она сразу поняла, что весь Париж уже знает о несчастье, постигшем бедную невесту.

«Столичные нравы весьма своеобразны», — подумала она, снова вспомнив о Людовике XIV, который с недавних пор владел всеми ее помыслами.

* * *

В это время в соседней комнате Жан де Лафонтен оказался в гуще жаркого спора между сторонниками Кольбера и приверженцами Фуке. Поэт горячо защищал своего верного друга — суперинтенданта финансов.

Что до Габриеля, он безуспешно старался продвинуться в своих поисках, перенеся их в салон, куда отправился сопровождать Мольера. Когда драматург представил Габриеля своему издателю, словоохотливому Барбену, юноше пришла в голову мысль.

— Сударь, — обратился начинающий комедиант к опытному издателю, — мне бы очень хотелось попросить вас о большом одолжении.

— Слушаю вас, мой юный друг, говорите, не стесняйтесь, — ответил издатель Мольера и, помимо того, знаменитый столичный книготорговец.

— Господин Мольер поручил мне одно дело, весьма трудное, и без вашей помощи мне никак не обойтись. Желая обострить интригу в своей новой пьесе, господин мой потребовал, чтобы я составил ему зашифрованный текст, которым, по его замыслу, стремится завладеть тайный агент, герой пьесы. Но вот беда, я совсем не владею искусством шифрования и боюсь, как бы мои труды не пошли насмарку.

— Надо же, как любопытно! — воскликнул Барбен, узнав, к вящей своей радости, что его автор опять взялся за перо. — Но почему бы вам не обратиться с такой просьбой к Бертрану Баррэму? Он известный математик, я горжусь дружбой с ним. Думаю, Баррэм быстро сделает из вас искусного мастера-шифровальщика. Загляните завтра ко мне в лавку, я дам вам рекомендательную записку.

Обрадовавшись столь неожиданной, сколь и счастливой возможности, Габриель улыбнулся и в знак благодарности поклонился Барбену, после чего попросил его не говорить Мольеру о серьезном пробеле в познаниях его секретаря.

Заметив, однако, Луизу де Лавальер в компании с Олимпией Манчини, юноша нахмурился. Со вчерашнего дня он боялся за свою подругу. Чистосердечное сочувствие Луизы его злополучному положению и полное согласие, восстановившееся между ними, только усугубляли опасения Габриеля. Племянница его высокопреосвященства не замедлила взяться за исполнение обещания, данного брату короля. Габриель, однако, понятия не имел, как предупредить Луизу о том, что он случайно узнал, и оградить ее от коварных козней Олимпии, скрыв при этом и то, что ему стало известно о ее переписке с королем.

Когда девушка ему улыбнулась, показывая, как счастлива его видеть, Габриель повернулся к ней спиной и вышел из салона, думая о гам, что его милая Луиза наверняка с куда большим вниманием отнесется к комплиментам короля, нежели к предостережениям начинающего комедианта.

Аббат Клод Жали, погруженный в молитву, не понимал, отчего вдруг засуетился церковный сторож. Впрочем, в «церкви о ста колоннах», длиной девяносто метров, было довольно темно, несмотря на двадцать пять окон. Закончив свою часть молебна, кюре церкви Сен-Никола-де-Шан воспользовался паузой между вдохновенными пассажами, исполнявшимися на одном из самых прекрасных органов в Париже, и вышел из поперечного нефа. У прохода позади хоров его ждал королевский гвардеец.

— Отец мой, — торжественно проговорил солдат, — король просит вас без промедления прибыть в Венсен к изголовью его высокопреосвященства кардинала Мазарини, дабы удостоить его милости причащения.

— Ступайте за елеем, — приказал сторожу аббат, понимая срочность королевского веления. — И попросите отца Жирардона закончить молебен. Он сейчас в ризнице, — прибавил настоятель и покинул церковь, даже не удосужившись снять ризу.

Вслед за мушкетером святой отец сел в карету, дожидавшуюся у паперти, и та понесла их прочь в сопровождении восьми конных гвардейцев.