– Обычно этот способ у вас срабатывает? – спрашивает Маргарет.

– Что, простите?

– Или говорите со мной откровенно, или не говорите вообще. – Кончики его ушей вспыхивают. «Хорошо». Если рассердится, его будет проще расколоть. Она уже повидала достаточно его вспышек темперамента, чтобы заметить, что это его слабость, воспользоваться которой проще всего. – Вы ведете себя как ни в чем не бывало.

– А как я, по-вашему, должен себя вести? Вы обрадовались бы, если бы я лил слезы?

– Нет, – ей не удается убрать резкость из голоса. – Я хочу понять, почему вы так стремитесь казаться галантным и беспечным, когда мы верным путем идем к потере всего, что у нас есть. Хочу понять, почему пытаетесь заставить меня замолчать, хотя мы должны доверять друг другу. Ваша сестра назвала вас лжецом и явно считает вас эгоистом. Мне кажется, и то и другое не совсем верно.

– Кто, Мад? Конечно, так она и считает. И всегда будет считать. Что бы я ни сделал.

– Вы облегчаете ей задачу.

– Потому она мало на что рассчитывает.

– А я – на многое.

Они сверлят взглядами один другого, покачиваясь в такт идущему поезду. Наконец Уэстон испускает вздох досады и капитуляции.

– Мне приходится быть галантным, иначе я сойду с ума. Вы видели, как они относятся ко всему, что бы я ни делал. Для них я одно сплошное разочарование, и если я признаю это, я… – он проводит пятерней по и без того встрепанным волосам. – Но и остаться в Дануэе я не могу. Устроиться мне светит разве что на завод или в доки, и куда же этот путь приводит всех и каждого? В этом случае я, наверное, когда-нибудь женюсь и заведу детей, а потом вдруг отдам концы в одночасье и оставлю свою семью еле сводить концы с концами, как сводит наша после смерти отца. И если я не стану алхимиком, ничто не изменится.

– А что изменится, если вы станете алхимиком?

– При нашей первой встрече я сказал правду. Я хочу баллотироваться в сенат. Избираться могут только алхимики, и лишь политики способны что-либо изменить в этой стране.

– Но не делают этого.

– Вот именно! Алхимии полагается служить переменам и прогрессу, но все власть имущие об этом забыли. Никто из них ни черта не изменит, пока существующее положение вещей выгодно им, – горечью пронизано каждое его слово. – При политике, прогрессивной по-настоящему, ни один шестилетка не ложился бы спать голодным. Никто не терял бы родителей из-за небезопасных условий труда. Никому не пришлось бы впихиваться вшестером в квартиру с двумя спальнями. Вот так. Теперь вы довольны?

Она могла бы ответить и «да», и «нет». Его мечта благородна. Если бы не его глаза, горящие искренним желанием, она, пожалуй, не поверила бы ему. Ей вспоминается ее отец. Некогда, рассказывал он ей, у всех людей был священный долг – тиккун олам, «починка мира».

Для ю’адир алхимия – не только наука, но и духовная практика. В это верят даже катаристы. Но если катаристы воспринимают алхимический огонь как символ Божьего суда – средство отделения духа от материи, как Бог когда-нибудь отделит зерна от плевел, – для ю’адир это нечто не столь однозначное. Только путем постижения физического мира можно постичь божественный, и само по себе оно – средство тиккун олам. Но мудрость – лишь один путь из многих. Ее отец говорил также о благих делах и актах справедливости. Маргарет думает, что он был бы восхищен Уэстоном – его желанием с помощью алхимии изменить систему в целом, а она не знает, может ли позволить себе быть настолько идеалисткой.

Она прочитала почти все алхимические тексты, какие нашлись в материнской библиотеке, и во что бы там ни верили философы древности, что бы ни гласило Писание, алхимия – отнюдь не процесс очищения. Это процесс разложения и распада. Он способен сделать ожесточенными и отчужденными даже таких обладателей чистых намерений, как Уэстон Уинтерс.

– Все алхимики говорят, что движимы желанием изменить мир к лучшему, – тихо говорит она. – Но не думаю, что хоть кто-нибудь из них преуспел.

– Потому что все они плесневеют у себя в лабораториях и скорее рассуждают о мире, чем живут в нем. Все они циничны и недальновидны.

Маргарет невольно улыбается.

– Верно, у большинства нет ничего общего с вами.

– Не могу определить, смеетесь вы надо мной или нет.

– Не смеюсь? – Она, к собственному удивлению, понимает, что это правда.

Уэстон протягивает руку по спинке сиденья за ее спиной.

– Тогда ладно. Теперь ваша очередь изливать душу. Неужели ваша мама не учила вас алхимии?

– Пыталась.

– И?..

– О чем именно вы меня спрашиваете?

– Просто любопытно, почему близкая родственница одного из самых знаменитых алхимиков страны сама не значится в числе алхимиков.

Еще до всего мать объявила ей, что будет учить ее алхимии. Алхимия – поистине магия. Любой ребенок увлечется. Но едва Маргарет увидела, на что она способна, как эта наука утратила для нее всякую притягательность. Когда пришло время обещанных матерью уроков, дело у Маргарет застопорилось. Она просто не могла. Воспоминания о разочаровании на лице Ивлин до сих пор терзают ее.

– Мне неинтересна алхимия. Вот и все.

– Но почему?

Ответить она могла бы разными способами. «Потому что алхимия делает из людей чудовищ. Потому что какой прок в алхимии, если она не в силах вернуть ее?»

– Ее можно применять для ужасных вещей.

– А как же, – никто и не стал бы спорить. Хоть они слишком молоды и не застали войну, каждому жителю Нового Альбиона известно, какой ущерб способно нанести алхимически заряженное оружие. Все слышали страшные рассказы о боевых алхимиках, которые экспериментировали с собственным телом – и с телами вовсе не желающих этого подопытных. – Как и почти все остальное. Все дело в том, как именно его применить.

Маргарет пожимает плечами.

– В таком случае, возможно, не у каждого из нас есть заветная мечта.

Он невесело усмехается ей.

– Вот теперь вы надо мной точно смеетесь.

– Ничего подобного. Это правда.

– Удручает. Не может быть, чтобы вы всерьез.

Скоро он сам поймет. Как и все остальные, он станет воспринимать Уикдон и усадьбу как тюрьму, тесную, скучную и провинциальную. Как ступеньку, на которую надо наступить или перешагнуть на своем блистательном пути к успеху. Но если для него это лишь точка на карте, для нее Уикдон – целый мир. Выживание в нем не оставляет свободного времени для мечтаний.

– Всерьез, мистер Уинтерс.

Уэстон хмурится. Он явно не удовлетворен ее ответом, но переводит разговор:

– Меня можно звать на «ты» и по имени – Уэсом.

Она вдруг замечает, что ее руки пусты и ничем не заняты. И закладывает выбившуюся прядь волос за ухо.