ты все ему объяснишь, вы помиритесь. – Егор сделал неуклюжую попытку поднять Жене настроение, неправильно поняв причину ее подавленности. За это и схлопотал.

– Что же это вы, мужчины, за порода такая?! Лично я! Никому! Ничего! Объяснять не собираюсь! Все! Никаких мужчин! А если бы я за него замуж вышла?! Ты представляешь? У меня с этим мерзавцем могло что-то сложиться? Бедная Люба! Он за последние сутки четыре раза поменял своё к ней отношение: утром совсем с ней не знаком и имени ее не знает, к обеду она – любовь всей его жизни, а вечером снова забыл! Я пять лет общалась с человеком, которого сама придумала! Вот дура! А ты не смей называть меня дурой, даже думать так не смей!

Егор сдерживал улыбку, таращился на дорогу, чтоб не улыбнуться. А Женя срывала на нем гнев на весь род мужской. Когда она выпустила пар, Егор предложил заехать поужинать.

Когда они вернулись домой, уже почти стемнело. После ужина Женя почувствовала, что это был не самый легкий день в ее жизни. Как, впрочем, и последние две недели. Она очень устала и начала клевать носом ещё в машине. Егор это заметил.

– Если ты не против, давай на сегодня закончим расследование. Все равно ничего нового не придумаем. Завтра попробуем найти Брызгалова, – подытожил он.

– Спокойной ночи, – Женя поплелась в ванную.

– Ты ложись в спальне, – крикнул ей вслед Егор.

– Нет-нет, я не хочу тебя стеснять. Я уже привыкла к дивану.

– Я не сплю в спальне. Ты же видела, я обитаю в кабинете, поэтому никого ты не стеснишь. Все что нужно в шкафу, разберешься.

– Спасибо тебе, – она сонно улыбнулась.

В эту ночь она заснула мгновенно, ее не мучили беспокойные мысли или сумбурные сны. Наверное, это благотворное влияние широкой постели и ортопедического матраса, а может быть у этого дома хорошая аура.

А вот Егору не спалось. Он немного поработал с документами, а потом долго задумчиво стоял у витражного окна.

На следующий день Анатолия Федоровича Брызгалова Женя и Егор застали на работе. Чиновник занимал небольшой кабинет в череде похожих, как две капли воды. Длинный коридор с множеством дверей, различающихся только именами на табличках. Чем они там занимаются, какие проблемы решают каждый в своем кабинете? Брызгалов в данный момент ничего глобального не решал, так как стол у него был девственно чист, если не считать крошек от печенья. Встретил он их вполне дружелюбно, хотя с некоторой опаской. Разговорился быстро, никакой ненависти по отношению к Любе, как брошенный любовник, он не испытывал. Говорил о ней с большой охотой и теплотой. И к великому удивлению Жени и Егора оказался кладезем информации.

– Я ведь Любу очень любил. Правда, без юношеских страстей. Я ведь уже не молод, духовная близость и человеческое тепло для меня не пустой звук. А рядом с Любой мне всегда так уютно, спокойно было. Даже не верится, что ее больше нет. Такое несчастье…

Он отвернулся к окну и загрустил. Но Егор прервал его светлую грусть:

– Мы хотим попытаться разобраться во всей этой истории. Насколько объективным будет расследование мы не знаем, а история запутанная…

Брызгалов с готовностью закивал головой, хотя не понял заинтересованности в расследовании двух посторонних Любе людей. Но поговорить о любимой женщине очень хотелось, не у жены же искать сочувствия…

– И нам катастрофически не хватает информации, – продолжал Егор.

– Спрашивайте, я с удовольствием расскажу вам все, что знаю о Любаше.

– У нее есть родственники, кому была бы выгодна ее смерть? Может быть брат или сестра?

– Нет, только родители, она была единственным и любимым ребенком.

– А квартира, в которой она жила, ей как досталась?

– Квартира? Люба в наследство совсем недавно вступила. Голицинский умер чуть больше полугода назад, завещания не оставил, но Люба наследница первой очереди, так что проблем не возникло. Хотя Любаша в делах несерьезная была, даже безалаберная, все ей не до того. Я ей помогал, направлял, документы собирал. В общем, все оформили с горем пополам. Ей бы жить да жить…

Брызгалов, как-то по-бабьи покачал головой, отдаваясь горю, но Егор снова вернул его к деловой части вопроса:

– И кому же теперь квартира достанется? Ее родителям?

– Да, но она им совершенно ни к чему. У них дом в деревне, хозяйство, а вся жизнь вокруг Любы вертелась. Они у себя на грядках овощи вырастят и к Любочке маринады везут, и молочко, и сметанку. И так всегда старались быстренько, незаметно, чтобы не дай бог не помешать. Не нужна им квартира. Да и все остальное тоже не нужно. Там же еще две иномарки и дача двухэтажная. Еще в банке счета есть, если Люба не все потратила.

Брызгалов немного подумал:

– А знаете, кому выгодна ее смерть? Генке! Родному брату Антона Голицинского!

– Брат? У Голицинского брат был? – Женя с Егором заинтригованно переглянулись.

– Был и есть. Этот дармоед никуда не денется, уж у него-то сердце железное, он всех нас переживет.

– А что так? Какие-то проблемы с братом были?

– Да, подарок еще тот. Я ведь Антона хорошо знал, работали так сказать параллельно. Но с Любой у меня роман уже после его смерти случился, – оправдался Брызгалов, хотя его личные моральные качества сейчас никого не интересовали. – И Генку я прекрасно знаю. Он у Антона крови вдоволь попил и Любе жизни не давал. Работать не желает, а жить любит на широкую ногу: когда не пьет, в карты играет. Всё время у Любы денег клянчил. Когда умер Антон, я все ждал, что Гена потребует свою долю наследства, все-таки он родной брат и квартира-то первоначально принадлежала родителям Голицинских. Но ему, видимо, не до этого было. А вот сейчас, когда Любаши больше нет с нами, он может претендовать на все наследство. Хороший адвокат отсудит имущество у Любиных стариков легко.

– Как бы нам его найти?

– Так он с женой живет в том же подъезде, что и Люба, только двумя этажами выше. У него такая трагедия в семье, а ему все трын-трава. Сын у него болен, ему четыре года, а он не ходит, сидит плохо. Там лечение какое-то дорогое требуется. Генкина жена у Любы деньги занимала на операцию. Да так и не собралась сделать – то возраст не тот, то на обследование все потратили. Но мне кажется, у нее Генка деньги забрал. Так его жену жалко, – Брызгалов снова покачал головой. – Вы бы ее видели, это тень человека. Тяжело на себе и дом