По сравнению с Тони Ханнес Дирк был для нас инородным телом, хотя он легко и быстро писал и обрабатывал всевозможные материалы. Иногда Дирк додумывался черт знает до чего.

Однажды он спросил нас:

— А что, если мы передадим, например, что в городском парке Карлсруэ шатаются садисты-убийцы?

— А зачем это нужно? — спросили мы его.

— Представляете, какая шумиха поднимется в городе, если полицейские вдруг начнут подозревать каждого прохожего?…

Некоторые наиболее оригинальные его идеи все же принимались.

Сильвио и я часто спорили о методах работы нашей радиостанции.

Сильвио как-то холодно заметил, что большие сборища людей всегда затрудняют передвижения войск. Да я и сам еще совсем недавно придерживался теории, что простым людям нужно дать почувствовать, до какого состояния довел их нацизм.

— Представь себе, Петр, что эти люди слушают нас по ночам. Ты думаешь, они не виноваты в том, что произошло в Германии двенадцать лет назад? А когда они на рассвете соберутся перед молочным ларьком, чтобы достать хоть немного снятого молока для своих детишек, возможно…

— Что же возможно, Сильвио?

— Возможно, они немного больше будут злиться на нацистов или на самих себя. Возможно, это и будет той последней каплей, которая переполнит чашу.

— Капелька на раскаленный камень, — заметил я.

Сильвио пожал плечами:

— Нам этого отсюда не видно. А когда весь этот хаос кончится, а он наверняка кончится через несколько недель, эта злость простых смертных будет весьма кстати.

Я вспомнил этот разговор с Сильвио, когда допрашивал одного обер-ефрейтора, который до войны работал библиотекарем в Кобленце.

— Какой вы представляете себе Германию после войны? — спросил я его.

— Это будет во многом зависеть от вас. Первые послевоенные годы мы будем ютиться среди руин или в лучшем случае в бараках, так как вы разбомбили все наши жилища. По улицам будут расхаживать ваши патрули, которые Бог знает что могут потребовать от нас…

— Разве вы ни разу не слышали наших радиопередач, а на фронте не читали наших листовок?…

Обер-ефрейтор, конечно, ждал, что его будут расспрашивать о командном пункте, откуда он дезертировал, или же о снабжении, с которым у немцев обстояло довольно плохо.

Подумав, он ответил:

— Мы хорошо представляем, против чего вы выступаете: чтоб не было никаких нацистов, никакой военной индустрии, никаких картелей. С этим можно только согласиться. Но за что вы стоите, этого мы не знаем. Мы часто об этом спорили…

«И мы об этом говорили», — подумал я.

Когда мы сегодня сообщили Георгу о существовании передатчика «1212», мне показалось, что для него это не было новостью. Как и полагается, он некоторым образом удивился, но по-настоящему обрадовался, лишь когда понял, что сможет теперь принимать активное участие в составлении программ передач. Наконец-то и он будет вносить свой вклад в дело борьбы с заклятым врагом его родины!

Со времени его перехода к нам, и прежде всего в период вынужденного затишья в Вердене, Георг не сидел сложа руки. Он каждый день выкладывал перед нами все новые и новые воззвания против нацистов. Он ежедневно исписывал лист за листом, но ни одна строчка из его писанины пока не была передана в эфир.

Шонесси уговаривал его немного с этим подождать, полковник обещал все эти материалы передать по команде дальше.

Георг спорил с Вальтером, Сильвио, Дирком, но все трое отмахивались от него. Мне пришлось объяснить Дризену, что наш передатчик имеет совсем другие задачи.

— Разве есть что-нибудь более важное, чем искоренение нацизма? Если все немцы поймут, что нацисты — их заклятые враги, они бросят воевать, и война кончится!

Что можно было ответить ему на это?

— Георг, — повторял я ему в сотый раз, — наш передатчик военный и выполняет чисто военные задачи, вносит сумятицу и неразбериху в ряды противника, стараясь облегчить положение наших войск. Разумеется, разоблачение и дискредитация нацизма тоже очень важно, но «Анни» говорит от имени рейнских патриотов, а не от лица антифашистов…

— Как можно быть патриотом, не будучи антифашистом?

Мои слова его нисколько не убедили…

Ежедневно мы выкачивали из Георга массу разных мелочей и бытовых подробностей из жизни немцев. Он обладал редким даром наблюдателя и подсказывал самые незначительные детали. Он и не подозревал, как помогал нам. Ведь до сих пор у нас не было ни одного теоретического пособия, опираясь на которое, мы могли бы составлять наши программы, не было точных указаний, не было методики. Мы довольствовались небольшим практическим опытом. Все приходилось выдумывать самим.

Самой главной для нас задачей было завоевать доверие радиослушателей. Известия с фронтов отвечали этим задачам лишь частично. Хотя наши материалы и были правдивыми, но у слушателя, который сидел у своего радиоприемника вдали от фронта, они могли вызвать подозрение — хотя бы потому, что их нельзя было проверить! Мы же стремились добиться такого положения, чтобы нашим передачам верили вслепую, а для этого нужно было придумать нечто такое, что придавало бы всем материалам печать достоверности.

И тут нас осенила гениальная идея — все наши сообщения маскировать среди массы побочных деталей. Это было бы похоже на игру «Угадай-ка», когда нужное слово находишь там, где его меньше всего ждешь…

Война продолжалась, и каждую ночь передатчик «1212» передавал в эфир новости с фронта и новости из тыла: правдивые репортажи и прочие достоверные материалы, разбавленные небольшими ложными сообщениями. Вот как готовились некоторые наши передачи.

Номер «Мюнхенер иллюстрирте» был трехмесячной давности. Я нашел его в одном из шкафов нашей виллы. На одном снимке на каком-то банкете был изображен генерал-фельдмаршал Модель. Слева от него восседала массивная блондинка с толстой ниткой жемчуга вокруг шеи. Она смеялась тому, что ей нашептывал на ухо гаулейтер Грое с другой стороны. Рядом с Грое сидели бургомистр Годесберг и какой-то высокопоставленный офицер. Банкет состоялся задолго до падения Аахена, Грое был тогда еще в почете.

Мое внимание привлек официант, который стоял как раз позади Грое и наверняка слышал, что говорил гаулейтер своей соседке по столу, так как официант едва сдерживал улыбку.

Интересно, что именно сказал Грое даме?

Моделя мы уже давно держали на примете. Пленные офицеры вот уже несколько недель потихоньку поговаривали о том, что с Моделем что-то не все в порядке. Ходили слухи о плохой организации, о грубых ошибках и об огромной немилости, в чем мы в какой-то мере помогли генералу.

Почему «Мюнхенер иллюстрирте» не поместил фамилии соседки Моделя по столу? Его супругой она не могла быть, так как тогда было бы написано: «со своей очаровательной супругой» — или что-нибудь в этом роде. И замечание Грое наверняка не было предназначено для ушей фельдмаршала!