— Ты что, спала все эти годы, спящая красавица?

— Не знаю, может быть. Как ты живешь?

— Неплохо. Оформил несколько спектаклей, сначала в провинции, а сейчас мне предлагают в Москве. Лер, ты меня слушаешь?

— Конечно, почему ты меня спрашиваешь?

— Все началось сначала, да? Только увидела и опять сошла с ума?

— Саш, не начинай, пожалуйста. Ничего и не заканчивалось.

— Это я уже понял. Ты совершаешь ошибку. Но это твое дело.

— Безусловно. Ну что, опять на много лет расстаемся?

— Если хочешь. Но может, придешь на мой спектакль?

— Хорошо, позвони мне.

Я торопливо попрощалась. Скорее остаться одной и отдаться печали. «Чудесный финал долгого ожидания», — невесело усмехнулась я и поежилась от «радужных перспектив». Длинные нервные пальцы в характерном итальянском жесте маячили пред мысленным взором. Они словно отбрасывали меня, выталкивали из нежно взлелеянного прошлого и из Митиного личного пространства. «Кстати, очень изящный жест», — с печальным удовольствием пронеслось в голове. Продолжая жалеть свою потерянную молодость и утраченные иллюзии, я мужественно пришла к выводу, что, если я ему не нужна, буду строить отдельную, независимую от него, жизнь. Я решительно вступила на проезжую часть дороги. Вероятно, собиралась прямо отсюда начать новый путь… Резко притормозившая машина вернула меня к действительности и отрезвила.

— Ты что? Совсем ничего не видишь? Очки надень. Идиотка, — прошипел перепуганный водитель с побелевшим лицом.

В течение пятнадцати минут по пути домой я успела принять важные и абсолютно взаимоисключающие решения. Во-первых, вычеркнуть Митю из своей жизни. Во-вторых, пойти к Саше на спектакль. Возможно, он меня простит, и снова мы станем бродить по улицам нашей юности. Ни на минуту мне не пришло в голову, что попытка возобновить вялые неконкретные отношения со старым другом лишь усугубит мои тайные переживания о младшем Шабельском. В общем, я пыталась в очередной раз обмануть самое себя. Никогда и никогда мне не уйти от безнадежного чувства. И нечего заниматься самообманом. Потеряв последние остатки мужества, я опустилась на скамейку в нашем дворе. Немного посижу, соберусь с силами и пойду домой. К счастью, в нашем проходном садике никого не было. Удивительное место. Ни старушек, радостно каркающих на лавочке, ни детей, шныряющих из подъезда в подъезд. Только за решеткой, которая отделяет часть нашего двора от школьного, копошатся «продленники», гуркая весело и беззаботно. Митя обещал позвонить. Может, не так все плохо… Не стоит в очередной раз искать в его словах второй смысл. Буду надеяться…

Я никогда не была тонким психологом. Мотивы человеческих поступков мне были не очень интересны, поэтому и непонятны. Я старалась верить тому, что видела или слышала. Воспринимала все буквально, и мне казалось, что тайны, которыми многие персоны пытаются себя окружить, лишь попытка привлечь внимание. А на самом деле, если разобраться, все оказывается банально, просто и почти всегда прозаично, неинтересно. Это мой молодой, (юный) самонадеянный, недальновидный, неглубокий взгляд на мир и людей привел к неутешительным результатам. А главное, вовлек в поразительные секретные сложные перипетии взаимоотношений и судеб моих знакомых. Сидя на холодной облезлой лавочке молодости, я пожинаю плоды прямолинейности и наивности.

Сколько раз после неудач и поражений я, вернувшись к маме, зализывала раны, прячась в складках ее фартука, нервно пожирала восхитительные котлетки как лучшее лекарство от тоски.

Я приободрилась, спешно поднялась со скамейки и быстро направилась к подъезду, чтобы скорее попасть в свое убежище.

Я рылась в бездне своей сумочки в поисках ключей. Видимо, делала я это довольно активно и долго, потому что на пороге в позе нетерпеливого ожидания возникла родительница.

— Ты звонила, что через полчаса будешь дома, а прошло два с половиной. Уже не знала, что думать и куда бежать.

Я очень удивилась, что за разговорами и раздумьями прошло столько времени.

— Меня задержали в институте. Я сначала тебе позвонила, а потом задержалась…

Мама поняла, что это незамысловатое вранье, и, увидев мое расстроенное лицо, сменила гнев на милость, отправилась на кухню, приглашая к столу.

Все наши задушевные разговоры, как у многих, происходили на кухне. Расслабленная вкусной едой, теплым чаем и ласковым взглядом мамули, я стала откровенничать и строить планы. Судя по выпрямленной маминой спине и гордо поднятой голове Екатерины II, на «мирное вечере» рассчитывать не приходилось…

— Тебе звонила твоя приятельница Руфина, — не слишком радостно сообщила она, накладывая еду на тарелки.

Ожидая реакции, мамуля повернула голову и широко раскрыла глаза, стремясь подтолкнуть меня к объяснениям и вопросам.

— Угу, — односложно, стараясь не обострять обстановку, промычала я.

— Между прочим, мне давно хотелось узнать, почему тебя все-таки так манит в ее дом. Ведь уже целых пять лет ты, Лерочка, ничего не говоришь об этом.

Моя тактичная мама никогда не задавала лишних вопросов. Я всегда делилась только тем, чем считала возможным, и задохнулась от возмущения, готовая парировать дальнейшее проникновение в опасную зону под названием «Моя личная жизнь». Но как только я приготовилась к осаде, обороне и всем известным мне военным действиям, как тут же поняла, что родительница обеспокоена не моим опозданием и не звонком Руфы, а чем-то гораздо более неожиданным.

— Я за тебя волнуюсь, — продолжала мама. — Что ты знаешь о Шабельских?

— То, что хочу. А что, есть порочащие их сведения? Тогда, мамуль, можно поконкретней? Тебе что-то стало известно?

— В том-то и дело, что я сама пока не очень поняла, в чем дело.

— Может, тогда перестанешь позиционировать себя в качестве судьи или обвинителя?

Мама не меньше меня была удивлена моими словами. Для меня же это означало крайнюю степень волнения. Таким способом я обычно заменяла энное количество нецензурных или бранных слов, которыми выражали свое возмущение мои товарки.

— Сегодня я шла домой, — устало присев к столу, продолжала мама, — и встретила Викторию Степановну.

— И что? Она каждый день на посту у подъезда…

— Именно. Она поинтересовалась вдруг, с кем ты встречаешься.

— Действительно странно, — занервничала я.

— Я тоже удивилась. Вика поторопилась заверить меня, что это не праздное любопытство. Дело в том, что несколько раз в наше отсутствие во двор приходили сначала один молодой человек, а потом другой, не очень молодой, и спрашивали о тебе.

— Что, прямо так вот сразу начинали допрашивать бедную Викторию Сергеевну о моих похождениях?

— Я рада, доченька, что даже в такой опасной ситуации ты способна иронизировать, но я не смогла ничего выяснить. Поэтому и хотела с тобой серьезно поговорить.