Уже через несколько лет в России жанр почил вместе с авторами. В том же 68-м умер Милютин, помимо «Трембиты» написавший «Девичий переполох», «Поцелуй Чаниты» и «Цирк зажигает огни». В 71-м — постановщик «Свадьбы в Малиновке», «Вольного ветра» и «Шельменко-денщика» Андрей Тутышкин. Соавтор Масса по «Белой акации», «Черемушкам», «Любит — не любит» Червинский ушел из жизни в 64-м году. Прочие люди, склонные к водевилю, эстрадному скетчу и злободневным куплетам, чаще всего принадлежали к подвижной нации, которой аккурат на заре 70-х разрешили ехать, куда ее сердце зовет. Она и уехала, увозя с собой доверительный конферанс, песенки про фрау-мадам и Савелия Крамарова, — и лишь вечерние крестословицы в 70-х напоминали сентиментальным меломанам о похождениях дворецкого графа Шенброка Богдана Сусика и некогда любившей его дражайшей Параси Никаноровны.

1968, «Мосфильм». Реж. Евгений Карелов. В ролях Олег Янковский (Андрей Некрасов), Ролан Быков (Иван Карякин), Владимир Высоцкий (Брусенцов), Ия Саввина (Саша), Анатолий Папанов (комполка), Алла Демидова (комиссар), Ростислав Янковский (полковник). Прокат 22,5 млн человек.

1968-й был последним годом хилого советского либерализма. Только-только воспрянули после хрущевских стоеросовых выволочек музы, задышала «Юность» с недавно кооптированными членами редколлегии Аксеновым и Евтушенко, отменили судебное преследование верующих, ввели (ненадолго) возрастной ценз для высших партчиновников и минимальную экономическую самостоятельность, только проснулись было мысль и чувство — как чехи своим карнавальным социализмом всадили 12 ножей в спину бархатной русской контрреволюции. «Все из-за Дубчека! — горячился негласный патрон вольнодумцев в ЦК И. С. Черноуцан. — Это как если бы полз батальон к чужим позициям тихо-тихо, вот уже бруствер виден, еще чуть — и теплыми бы взяли всех, так нет же — надо было одному дураку вскочить за 20 метров до траншей и заорать „Ура!“ — так из-за него всех пулеметами посекли». После августа-68 в КГБ создали 5-е диссидентское управление, разгромили «Новый мир», почистили редколлегию «Юности», завернули сценарии, рассыпали набор, ввели новый регламент Московского фестиваля (один золотой приз заведомо наш), а Брежнев на декабрьском пленуме упразднил косыгинский НЭП.

В 68-м было не до фильмов-песенок: в России шла пожарная мобилизация резервистов, пограничные округа разворачивались в Центральный, Прикарпатский и Южный фронта, Запад отвечал программными первопубликациями Сахарова и Солженицына. Упорные, как муравьи, желтые партизаны штурмовали Сайгон — словом, вышло так, что дискуссионный фильм про то, как «служили два товарища в однем и тем полке», самое глубокое и честное произведение о русской смуте, приуроченное к тому же к 50-летию Красной Армии, прошло на экран без особых осложнений. Это был уникальный случай, когда картина считалась бесспорной классикой и при красном, и при белом режимах, с оговорками о чрезмерной героизации классового врага.

Постановщик Евгений Карелов снял фильм по сценарию репрессированных в прошлом вгиковских студентов Юлия Дунского и Валерия Фрида, сидевших в «однем и тем» кичмане и много насмотревшихся на нелестные подробности диктатуры пролетариата. Они сочинили киноповесть о самой светлой и трагично-утопической идее XX века, гласящей: «ЧЕЛОВЕК ДОЛЖЕН ЖРАТЬ ТРИ РАЗА В ДЕНЬ». Об унесенных ею миллионах людей, горячечной вере и лихом пролетарском каннибализме, о тысячах убивающих искр от столкновения философий и войны миров. «Подумаю, какая впереди обещается интересная жизнь, и сразу мне легче. Через десять лет голодных людей вообще не будет — ну разве кого с пережору на диету посадят. А не станет голодных — так и злобы не будет, воровства, безобразия всякого. Тюрьмы эти мы позакрываем. Нет, одну все же оставим — для мировой контры. А прочие все на слом — кого в них сажать?» — вдохновенно расписывал корешу-оператору Андрюхе Некрасову разжалованный из взводных за самосуд маленький и психованный Ванька Карякин в фуражке с треснутым козырьком. Готовый за товарища Ленина пристрелить дружка родного, брякнувшего по неразумию, что Ленин — из дворян. Некрасов был поповский сын, фамилию для революционного бойца имел подозрительную и в ванькины мечты с ложкой дегтя встревал осторожно: того гляди, и вправду пристрелит. Летели в тыл врага аэропланы, тащились через Сиваш озябшие колонны, несся по кромке лимана легендарный пулеметный тарантас русской междоусобицы — тачанка-ростовчанка, все четыре колеса. В финале расхристанные красные войска вступали в Симферополь под ликование жителей. Накрытые подсуетившимися интендантами длинные столы ждали героев. Садился с ними и 14-летний приблудный полковой трубач. Сценарий заканчивался словами: «Он ел мясо первый раз в жизни».

Карелов не знал, что 20 лет спустя эту армию назовут быдлом и конокрадами, и сгладил финал, чтоб не вышло слишком идейно. Зато, сколь возможно, отпустил вожжи на «белой» теме. В стране исподволь, не вскачь, в самодеятельных песенках про господ юнкеров и постановках булгаковской «Белой гвардии» под псевдонимом «Дни Турбиных», зрела контрабандная реабилитация белого офицерства. Год спустя безымянный поручик из контрразведки, распустив ворот, запоет в бильярдной «Русское поле» — и вихревые «Новые приключения неуловимых» на время прервутся затяжной паузой. Два года спустя шагнет в белой рубахе на свой последний разбор бешеный отшельник ротмистр Верещагин. Впереди будут политес и аксельбанты, галоп и подход к ручке, штабс-капитан Кольцов («Адъютант его превосходительства», 1969), генералы Хлудов и Чарнота («Бег», 1970), поручик Кутасов («Красная площадь», 1970), поручик Крымов («Человек с другой стороны», 1970), бесфамильный комэск Георгий Петрович («Офицеры», 1971), Турбины, Телегины, Кирсановы и Маркиз-Миронов из картины «Достояние республики».

А первым — первым был поручик Саша Брусенцов, чья фамилия и стратегические таланты явно отсылали к единственному признанному советской историографией царскому генералу XX века А. А. Брусилову, будущему кавалерийскому инспектору Красной Армии. Были конь Абрек и уважение солдат-батарейцев на Чонгарском валу, поднятый ворот шинели и прощальная пуля в лоб, и десять спутников, клином бредущих по воде аки посуху за побежденным, но не сдавшимся князем Васильчиковым в шинели нараспашку. Режиссер все же не рискнул взять в кадр 12 фигур — уровень религиозных познаний контролирующих органов был, конечно, ужасающим, однако о поэме Блока вполне могли краем уха слышать. В 68-м все были до такой степени заняты Чехословакией, что метафору не разглядели, а потом поздно было спохватываться.

Так и дрались на непонятной войне меж собой хорошие люди, герои Галиции и гимназические истерички в кожаных тужурках, рассудительные хохлы и смурные латыши, конники и авиаторы, мальчишки в позументах и сочувствующий революции попович, одни офицеры против других, Олег Янковский против брата Ростислава. И косили друг друга горячей пулей-дурой, что «прозрела, поумнела и все чаще била в цель», и конца-края этому было не видно.

Став величайшим художественным памятником русской революции с ее пафосом и мародерством, мечтами о всеобщей сытости и штанами из мешковины, голодухой и кинематографом, отчаянным героизмом и пустяшными смертями, «Служили два товарища» оказались и последним ревизионистским фильмом, пропущенным на экран в пору краткой раннебрежневской оттепели-2 (1964–1968). «Бег» был уже не в счет: честь и достоинство генералов Чарноты и Хлудова ничем не умаляли советской власти. Оба они были капитулянтами и болельщиками тараканьих бегов.