Битве на мельнице аплодировал бы и Серджо Леоне, великий мастер гнать нервное напряжение перед доброй схваткой. Среди лязга жерновов, скрипа дверей и подвод, шороха съезжающих по желобу мешков мягко двигались между окон вооруженные люди. Перестук деревянных инструментов композитора Альгиса Аланавичюса, бой тяжелых колотушек, дрожание струны и — движение, движение, движение: промельк силуэта в щели ставен, переминающиеся сапоги на верхней ступени чердачной лестницы, мука, сыплющаяся сверху от осторожных шагов, сдавленный шепот: «Не стрелять, пока не соберутся все четверо». И — обманка, занавес с первым же выстрелом: верный железному принципу «Война — не кульбиты через плетень с огнем на лету», Жалакявичюс всякой ночью, при каждой зреющей перестрелке переводил тональность в триллер. Плясали тени по меловым стенам в пламени свечи, кошачьими глазами глядели пулевые дыры в сельсоветском окне, заходили на огонек чужие недобрые люди. А тогда, возле мельницы, шестой председатель Вайткус удерживал на броде вздрагивающих от близких выстрелов коней, замирая сам: чья возьмет? Он-то как раз был из тех, кто со своей бабой; ну, не со своей — с Юозапасовой, не важно. Замерший, притаившийся, попрятавший баб и коров край оказывался главнее сцепившихся жестоких сил, каждая из которых была своей и чужой разом. Городские дали лесным жару, и деревня с облегчением принялась учиться военному делу, почуяв надежную «крышу». А в финале пошел уже большой бой стенка на стенку, да секретарь с солдатами подоспел — выстояли. И опять все пошло не по-вестерновски. Вместо собачьей смерти умирающий с пулей в боку Домовой прошептал убийце Бронюсу: «Не знаешь… какая боль». «Не знаю», — согласился Бронюс. Он еще ни разу не умирал. И — в пику черной меланхолии Криса из «Великолепной семерки» — завис в деревне с фигуристой матрехой Алдоной, не иначе седьмым председателем. «Я солдат, — говорил он матери. — Могу не стрелять — не стреляю».

Фильм ввел в центральную киноэлиту сразу пятерых литовских артистов и одного эстонца. В круг пылких студентов, бойких гармонистов, нахрапистых комбатов и горластых бригадиров, суетливых и пижонистых, что суть одно и то же, как-то в одночасье, залпом, вошли шестеро мужчин, способных все делать медленно, опасно и сексуально — двигаться, сердиться, говорить. Умей тогда Россия ценить стиль cool — Адомайтису, Будрайтису, Банионису, Масюлису, Норейке и Оя проходу б не дали. Обложки, сценарии, главные роли — все было бы их. Но даже несмотря на общую отсталость кинопроцесса, шестерых артистов качественных, но дальних Каунасского и Паневежисского драмтеатров уже с 66-го начинают обильно снимать центральные студии — причем не только в ролях респектабельных чужеземцев, но и просто людей чести. Нуждаясь в нордических типажах, Савва Кулиш в 68-м обильно насытил «Мертвый сезон» прибалтами, но если эстонцы Антс Эскола, Эйнар Коппель и даже Юри Ярвет были приглашенными и мало известными в центре региональными звездами, главных антагонистов невидимого фронта Донатаса Баниониса и Лаймонаса Норейку уже два года знала в лицо вся страна. В финальной сцене размена эти двое в распахнутых плащах пару лет спустя еще раз посмотрели друг на друга в упор и разошлись каждый к своим — как в олимпийском суперфинале, куда маленькая, но упорная нация не пустила ни единого иноземца.

1967, «Ленфильм». Реж. Андрей Тутышкин. В ролях Владимир Самойлов (Назар Дума), Михаил Пуговкин (Яшка), Михаил Водяной (Попандопуло), Николай Сличенко (Петря), Григорий Абрикосов (пан атаман Грициан Таврический), Евгений Лебедев (Нечипор), Зоя Федорова (Гапуся). Прокат 74,6 млн человек.

Гоголь заповедал казать Украину тучно, зычно, забористо, сдобно и хмельно, не чинясь фамилиями типа Убей-Корыто. По Быкову, Гоголь ее вообще придумал, а до него никакой Украины не было, одна степь с хуторами. Може, и так — но коренные малороссийские классики завету не вняли, а дружно насупились тугою думой о муках украинской душеньки в подсолнухах. Родившись посередь баштанов, тынов, глечиков, кринок и прочего черноземного колориту, они сплошного сорочинского избытка дуже стеснялись, как интуристовской витрины. Стон земли и вильна гайдаматчина были им дороже краденого месяца и галушек, самочинно скачущих в рот. Так и получилось, что самая наикращая наливная Украина получилась в 1967-м на студии «Ленфильм» у режиссера Тутышкина, который к украинцам ни ухом, ни рылом, а напротив, по молодости лет играл дирижера Алешу в фильме «Волга-Волга».

Во имя аутентичности «Ленфильм» очень старался. Разумея, что логотип студии — всходящая над медным всадником морозная синь — плохо вяжется с плетнем-куренем и яичным черниговским солнышком, питерцы единственный раз в истории запустили за Петром алую зарю. Вечный работник трона на красном фоне выглядел как-то особенно отчаянно — что и требовалось сказителям о щирой красно-зеленой Украине, над которой соловьи поют, повивальный аист кружится, а горобцы с павлинами не на шутку рубятся за правду и лучшую жизнь.

«Свадьба в Малиновке» была матримониальным мюзиклом посреди меняющейся раз в час власти (Киев, как известно, переходил из рук в самые разные руки 14 раз; киянин Булгаков написал о том дивную и совершенно «ленфильмовскую» «Белую гвардию»). На бойком месте сновали туда-сюда лихие эскадроны, черные сотни, повстанческие шайки с непременным граммофоном, ховались по погребам вооруженные дезертиры, врангелевские гонцы во все концы, самостийные сичевики — и все хотели цыпленка жареного, кроме красных, которым мамка-революция не велела шарить по печам. Пан атаман Грициан Таврический с ватагой пожелал жениться на солдаткиной дочке Яринке, у которой батько с ходячим именем Назар Дума (так еще прозывался Борис Андреев в фильме «Трактористы») сгинул на германской, а в действительности стоит во главе червоного казачества в соседней Янковке, о чем одному ему известно. Перехватив посыльного, Назар замышляет явиться на свадьбу незнакомцем Федей с баяном и поломать варнакам комедию, попутно заклинив пулеметы и застопорив тачанки. Массовку исполняют дед Нечипор, жинка его Гапуся, кума Трандычиха и адъютант Попандопуло с Одессы в красных галифе с кантом в исполнении опереточного короля Михаила Водяного. Бабий батальон строит и рассчитывает на первый-второй Яшка-артиллерист, в исполнении Пуговкина ну чистый Шельменко-денщик из фильма того же Тутышкина, снятого четырьмя годами позже. На отряде за старшего остается главный цыган страны Николай Сличенко под именем Петри Бессарабца (т. е. молдаванина). Исходная оперетта Б. Александрова дает оперативный простор для хороводов с монистами, танго со слезой, бой-черевичек и красного гопака с шашкой. Яшка с Попандопуло сыплют народными присловьями «чтоб душа сначала развернулась, а потом и обратно завернулась», «бац-бац — и мимо», «скидовай сапоги, власть переменилась», «что ты молчишь, как рыба об лед», «оторву голову и скажу, что так и было» плюс бессмертное «гадский папа».

Сабли искры высекают, кони пляшут, попы бражничают, шуты паясничают, Владимир Самойлов супит черну бровь — и все равно непонятно, каким каком эти теткины «Неуловимые мстители» набрали в первый год проката 74 миллиона зрителей, выйдя в ту пору на второе, а за всю историю советского кино на пятое место по итогам посещаемости и обогнав даже «Экипаж» и «Операцию „Ы“», что само по себе непредставимо.