Гриша сел радом со мной.

— Ладно. Сейчас я уйду. Завтра с утра надо на службу. Я молчу. Но ты мне представишь доказательства, что не брешешь.

— Смотри, Гриша. Дело серьезное. Враз я со своими не свяжусь. У нас раз в неделю связь.

— Даю тебе неделю. Через неделю приду. Убежишь отсюда — найду с-под земли. Чтоб не сбежал — давай паспорт. Без паспорта ты не человек. А если ты и без паспорта человек — значит, говоришь правду. Вот ты мне эту правду и представь. А чтоб ты спокойный был — Янкель с Наталкой у меня пойдут заложниками. Янкель в жару валяется. Наталка кругом него возится. Весь Остёр на нее пальцем тыкает. Невеста появилась. Раньше она в Остёр глаза не показывала. На отлете дела свои обделывали. Так что беги себе на здоровье, если совести совсем нема. Нема?

На последнюю Гришину провокацию я не поддался.

Искать паспорт Грише долго не пришлось. На гвозде пиджак. В пиджаке карман со встречной складочкой. Клапан на пуговичке. А внутри карманчика под пуговичкой — паспорт. Гриша его и взял. Засунул в планшетку. Развязал меня. И ушел в морозную темноту.

Я прислушивался, не заржет ли лошадь. Не пешком же Гриша прителепался. Но тишина стояла неколебимая. Гриша действовал умно. Оставил сани где-то на подходе. Гриша умный. Его всегда считали в нашей двойке ведущим.

Янкель не скрывался от моего внимания — подъезжал прямо к землянке. Я слышал задолго. Янкель был здесь хозяин. Гриша меня как зверя выследил. И Янкеля. И Наталку.

А кто мы были? Что и требовалось доказать.

Неделя, которую я бесполезно выклянчил в свое распоряжение, почти подходила к концу. Ни Наталка, ни Янкель не появлялись. Еды и не было, а тут совсем не стало.

Янкель обещал мне ружье, но не доставил. Человек с ружьем — подозрительно. А с топором и вилами на охоту не двинешься. Да я и не охотник. На войне больше имел дело с минами и гранатами.

Я делил крошки на завтрак, обед и ужин условно досрочно. Больше губами шевелил и языком шоркал для зарядки.

Цветок делил со мной крошки и отодвигал ко мне свою миску с кое-какими призрачными остатками. Я доедал. Много думал. Но из окружающей действительности ничего, кроме голода, в голову не влазило.

В человеке все чрезвычайно маленькое: и печенка, и селезенка, и сердце, и такое подобное. И мозги. Я видел на войне. Самое большое — кишки. Если их размотать. И это не вывод. Вывод в том, что этими кишками цепляешься за жизнь. Не мозгами, не печенкой с селезенкой. Именно кишками, в которых или есть еда, или ее нету.

И еще тепло. Тепло немножко держалось. Растягивать дрова легче, чем еду.

Нового календаря тоже не было. Я ждал от Янкеля. Немножко сбился со счета и в точности не знал, какой день.

И вот в один из таких моментов в землянку вошла Наталка Радченко. Растолкала, сделала выговор, что лежу и ничего не делаю.

Я спросил, что мне делать, если еды нет и ружья нет.

Наталка ответила, что надо было идти к людям. Что люди накормили б.

Говорила она хоть и бойко, но с сомнением в своей правоте. Чувствовала свою вину и вину за Янкеля тоже на себя притянула.

— Я от Янкеля отойти не могла. Только теперь упала температура. А упала до ноля почти. Фельдшер советует везти в больницу в Козелец. Янкель брыкается руками и ногами. Приказал ехать к тебе с едой. Я думаю, он не скоро поправится. У него внутри плохо.

Горе присутствовало в голосе Наталки, но она его не показывала во всю ширь. Тяжело бухнулась на табуретку.

Смотрела, как я ем.

И говорит:

— Нишка, я считаю, тебе надо маскарад прекращать. Я тебе говорила, что заберу к себе до весны. Сегодня и заберу. Янкель не в курсе. Но ему и не надо. Его надо перед фактом ставить. Лицом. Он когда лицом упрется, тогда соглашается. Умозрительности у него не хватает. Собирай манатки, поедем. Я с санками. Дойдем. Мороз не сильный.

За три минуты я собрался. Все одежное имущество напялил на себя, ноги обмотал тряпками, поверх тряпок — газеты, Наталкой привезенные, потом валенки.

Оказалось, на санки валить нечего. Повезли пустыми. Санки поместительные, сиденье из толстых досок, полозья кованые, красиво загнутые колечками кверху. Веревка толстая, надежная на века. Дореволюционные точно. Или еще раньше.

Цветок трусил следом.

Морозило. Звезды не видны. Наталка заметила, глядя в небо, что на крещение неправильная погода. Я подтвердил. На языке вертелся Гриша. Но холод заходил внутрь и не давал сознательно говорить. К тому же Наталка махнула мне рукой, чтоб я заткнулся.

Шли долго. Началась метель. Сбились с дороги.

Я от предыдущей слабости упал, не смог подняться. Наталка затащила меня на санки, впряглась.

Цветок исчез за занавеской снега.

Я заснул.

Проснулся от тяжести. Наталка лежала на мне, обняв со всех сторон. Лицом в мое лицо. И, кажется, не дышала.

Я пошевелился руками и ногами. Высвободился с-под Наталки. Она свалилась в снег рядом с санками. Упала, как мешок с картошкой. И не охнула.

Я закричал:

— Наталка! Наталка!

Не отозвалась. Начал мять ее руками через кожушок. Растирать снегом лицо, руки.

Она застонала и открыла глаза.

— Нишка, надо идти. Я поднимуся. И ты поднимайся. Санки бросим. Давай, пошли!

Скомандовала и опять закрыла глаза.

Я обвел глазами вокруг. Лес и лес. А деревьев не видно. Видно только — белая марля колыхается от неба до земли. И в небо на сто метров, и в землю на сто. И марлей белой завернут белый свет, и мы с Наталкой в этом белом узелке колыхаемся. Как две черные замерзлые картошины в брюхе.

Не знаю как, но мы пошли. То я Наталку тащил, то она меня.

Я звал Цветка. Он не появлялся.

До Рыкова добрели, когда рассвело.

Топить хату у Наталки сил не нашлось. У меня тоже. Повалились в холодных стенах как были — в одежках и валенках.

Для теплоты на одной кровати. Той самой, где Наталка лежала с Янкелем в новогоднюю ночь.

Я открыл глаза первый. Наталка спала. Очень красивая. Румяная.

Я потрогал рукой ее щеку. Щека горячая. Поцеловал тихонько. Наталка не проснулась. Я ее тронул сильно за плечо.

Она разлепила глаза, с удивлением глянула на меня:

— Нишка, ты тут? А я думала, Янкель.

— Нет, не Янкель. Я. Мы сегодня с тобой второй раз на свет народились, Наталочка.

— Ага. А я работу пропустила. Зараз надо идти.

— Не иди. Завирюха крутит. Вечер уже. Темно. Ты сегодня будешь прогульщица. Ты ж от Янкеля и так неделю не отходила, мне говорили. Как за Янкелем подтирать, так можно. А как меня спасать, так нельзя.