– Ты можешь сесть, – посоветовал ему Катала.

Леонардо ожег его ненавидящим взглядом и плюнул в лицо. Реакция Каталы была адекватной: он… плюнул в ответ. И только после этого, сцепив руки вместе, несколько раз ударил Леонардо по ребрам. Когда тот сполз по столбу на землю, он двинул его ногой в челюсть.

Утерев лицо рукавом рубашки, он молча последовал за Живновым в жилую половину, еще раз отметив странность: тот палец о палец не ударил, только водил за собой.

Мамбо только-только пришла в себя. Она вздрогнула, когда Катала громко спросил:

– Ты тоже хочешь плюнуть мне в рожу?

А дальше вновь обрела самообладание:

– Если ты только захочешь, я нассу на тебя.

С ней Катала обошелся не мягче, чем с Леонардо. Правда, ей ребра на прочность он проверял одной рукой. Схватив ее за волосы, он поволок жрицу в храм. Там Мамбо составила компанию Леонардо. Тому на запахи и ощущения сегодня не везло. Белый не побрезговал снять с него носки и сделать из них кляп. Во рту снова стало горько, как от чужой слюны в трубке.

Живнов увидел на полке навесной кодовый замок с длинной дужкой и прихватил его с собой. Еще раз огляделся, вскользь задев взглядом две связанные фигуры у столба. Обронил скорее для себя, нежели для товарища:

– Уходим.

Нико – загорелый, небритый, в белом платке, опоясанном ремешком, больше похожий на араба, впервые проявил нетерпение, похлопывая по дверце, высунув руку. «Идем, идем», – мелко покивал Жевун, подергав замок: порядок.

Катала занял место переднего пассажира, оттерев от дверцы Живнова. Бросил, не глядя:

– Все сели?

Так же сурово отдал приказ командиру группы:

– Давай, поехал.

Нико, прежде чем тронуться в путь, оглянулся на Живнова и спросил:

– Что это с ним?

– Мания величия, мне кажется. У него спроси, как эта фобия называется.

– Матюгалкофобия, – внес ясность Катала. – Боязнь начать материться при детях. Теперь-то ты видишь, что я в этой машине самый главный? – спросил Катала, не сдержав улыбки.

Сюзон сказала «да».

Высокий худощавый камерунец лет пятидесяти пяти подошел к храму и в некотором недоумении посмотрел на замок. Насколько он помнил, а память подводила его нечасто, в это время храм был всегда открыт. И вообще, пронеслась у него в голове крамольная мысль, в храме, кроме столба, воровать нечего. Дверь в комнату Мамбо закрывалась – с этим не поспоришь.

Он приподнял замок и отпустил его. Тот, вращаясь на дужке, как гимнаст на перекладине, громко ударил в дверь. Со стоном. Так показалось прихожанину. Удивительные вещи происходят сегодня, почесал он в затылке. И решил еще раз протестировать замок-недотрогу. Снова поднял его и опустил. Тот ударил в дверь. Тотчас раздался стон.

«Мамбо». Он многозначительно поднял палец. Жрица заключила чью-то душу в замок – не иначе. А может, заточила ее в дверь. Она горазда на всякие проказы.

Прихожанин понимал, что издевается над чьей-то душой, и кто-то много позже станет истязать и его душу тоже, но ничего поделать с собой не мог. И вот уже в третий раз кто-то застонал.

Мамбо кричала в нос. Так сильно, что сосуды были готовы полопаться. С заткнутым ртом она могла захлебнуться собственной кровью.

За несколько часов, проведенных вместе, Мамбо и Леонардо сблизились. Причем настолько тесно, что частенько касались друг друга головами. Время от времени Леонардо выпрямлялся, и тогда голова жрицы опускалась на его плечо.

Кто там стучит?

Этим вопросом Мамбо задалась уже после непроизвольного выплеска: «У-у!» И кровь едва не хлынула у нее из носа.

Она боднула головой Леонардо и, когда тот вопросительно округлил глаза, глазами же, орущими от возмущения, показала: «Кричи, кретин!»

И он поддержал соседку. Они промычали вместе, едва стук повторился. А когда в третий раз ударили снаружи, вместе с выкриком упало и сердце жрицы: кто-то из детей балуется.

И снова воспрянула духом. Вдруг к ней кто-то пришел по неотложному делу? Она для многих – мостик к султану. Тогда этот человек, наткнувшись на запертую снаружи дверь храма, обнаружит и запертую изнутри дверь в комнате Мамбо. Сообразит же, что жрица дома! Но почему она не открывает? У нее возникло бы сомнение, родилось подозрение. Она бы высадила сначала одну, потом другую дверь. Она уже бесилась, была готова своими ручищами порвать незнакомца за дверью. Но руки связаны за спиной. И она прикована к столбу, который впору называть столбом позора, пусть он даже культовый, пусть он даже отчасти жертвенный. Но его так или иначе осквернили липкие руки Леонардо. Что делать потом? Заменить столбы или убить Леонардо, тем самым смыв с ритуального предмета следы проказы?

Ну, если этот урод стукнет в четвертый раз…

Прихожанин пошел прочь. Он удалился от храма на двадцать-тридцать шагов, и какая-то мысль, родившая подозрение, заставила его остановиться. Потом он вернулся. Он стряхнул с себя настроение, которое назвал игривым, и отнесся к эксперименту с полной серьезностью и ответственностью. Он оттянул замок так сильно, словно тестировал уникальную пружину, изобретенную на окраине африканского поселения, и отпустил. И – тут же приложил ухо к двери. Поначалу он услышал сухой выстрел замка, который ударил в дверь, как боек в капсюль, потом до него донесся более мягкий звук, и он распознал в нем сдавленный крик изнутри. Сдавленный. Вот в чем дело. В храме кто-то есть. Кто-то отзывается на его стук – на этом опыты можно обрывать. А с другой стороны, эта догадка породила в нем волну эйфории. Гордый собой, он был готов молотить в дверь замком, руками, ногами и головой.

Он уже знал, что делать. Он словно читал мысли жрицы: «Иди и проверь, закрыта ли дверь изнутри». И мысленно отвечал ей: «Иду… Дверь закрыта». Он еще не обежал спаренную постройку, но точно знал это.

Так и есть: дверь закрыта изнутри.

Звать на помощь? Это в то время, когда о помощи молят тебя?

Он разбежался и прямой ногой грохнул в дверь. Охнув, схватился за ногу.

Нет. Так не пойдет.

Он схватил камень и, прицелившись, с пяти метров точно попал в окно.

Еще не успели отзвенеть осколки, а он уже влезал в окно. Впервые – к жрице.

Внутри он увидел следы борьбы – опрокинутый табурет. Теперь даже консервная банка на полу могла натолкнуть его на такую смелую мысль.

Дверь в храм была приоткрыта. Однако, прежде чем перешагнуть порог святилища, он заглянул в спальню жрицы.

Две кровати. Две тумбочки. В голову влезло малознакомое слово «аскетизм».

На одной из кроватей он увидел куклу. Поначалу принял ее за ритуальную куклу вуду. Но это была обыкновенная кукла Барби – с белым лицом, белыми руками и ногами. Кукла принадлежала внучке фона. Но где же сама девочка?