Борелли обернулся.

— Зримое воплощение вечной любви. Думаешь, мне бы неплохо найти себе подружку?

Опираясь на трость, дядя стоял одной ногой в могиле. Он не ответил ни словом.

Следующее надгробие представляло собою громадный, воспроизведенный во всех подробностях саксофон. Голубиный помет за многие годы растекся и отвердел, превратившись в нечто вроде воска Россо, и центр тяжести инструмента сместился, как у саксофона, найденного в Хиросиме.

— Мне необходимо хобби, верно?

— Ты весь на нервах. Иначе зачем бы тебе тратить столько сил, выставляя себя дураком? Сколько бы ты ни мотался по свету и по новомодным гостиничным номерам, конец один — смерть. Путешествие лишь оттягивает финал.

Борелли потыкал тростью вокруг, задумчиво присвистнул.

— Ну, не знаю. Не совсем так…

Дядя последовал за ним, оставляя позади треснувшее надгробие отцеубийцы. До сих пор самую внушительную из могил загораживал спрутообразный дуб, а теперь вот она наконец открылась взгляду на фоне бокового заграждения. Ощущение было такое, словно нежданно-негаданно наткнулся на исток Нила.

Здесь стояла огромная палатка, выгоревшая, повидавшая виды, под стать штакетнику забора: палатка путешественника. Стояла совершенно неподвижно, в отличие от привычных палаток, потому что была целиком железобетонной. Высокая, в человеческий рост. Изображалась она чуть приоткрытой, но за «клапаном» взгляд не различал ничего, кроме черного непроницаемого камня. Ее основательная прочность словно бы излучала силу. Тишина завораживала. Над козырьком спереди кто-то укрепил мусульманскую звезду.

— Могила Бертона,[55]— выдохнул дядя у самого плеча Борелли. — Ну, ты знаешь, переводчика «Благоуханного сада».

Медленно обойдя вокруг палатки, Борелли постучал по ней костяшками пальцев.

— Похожа на каменную птицу.

— Вроде того, — кивнул Гектор. — Она неподвижна, непоколебима — и вместе с тем памятник великому путешественнику. Вот тебе парадокс, из тех, что не забываются. Поразмысли о нем на досуге.

— Странно слышать такое от тебя, — обернулся Борелли. — Ты же презираешь туристов.

Дядя сдержанно улыбнулся.

— Я всегда говорил «путешественник», не «турист». Бертон изучал литературы и языки, религии, фауну, реки и женщин, и много всего другого, о чем мы понятия не имеем. Это — наглядный урок. В те времена никто не щеголял в темных очках. А вы способны только охать да ахать: «Потрясающе!», «Великолепно!»

Борелли нередко затруднялся с подбором слов для описания эмоций, особенно когда путешествовал. Когда же слова наконец срывались с языка, он порою чувствовал себя полным дураком. Слова казались неживыми, безжизненными.

— Мне частенько случается разволноваться — и ляпнуть что-нибудь, не подумав.

— Возможно, это одно из проявлений усталости.

— Я понимаю, о чем ты, — отозвался Борелли. — Я хочу сказать, когда фотографируешь, ощущение такое, словно с проблемой ты справился. Наверное, это одно из внешних преимуществ. Техническая грамотность: для путешествий просто идеально. — Борелли отошел немного от палатки и покачал головой. — Но вот вам отличное испытание. На фотографии, тем более черно-белой, памятник ничем не будет отличаться от настоящей палатки.

Дядя расплылся в ухмылке. В фотографии он толком не разбирался.

— Боюсь, мне надо отлить, — поморщился Борелли.

— Ричард Бертон отличался широтою взглядов.

Дядя с племянником помочились под палатку, каждый — со своей стороны.

— Мы — прямо как псы, — вслух отметил Борелли. — Ну, то есть однажды сюда возвратимся.

Его спутник помотал головой.

— Об этом месте знают очень немногие.

Однако Борелли обратил внимание, что на бетонной поверхности проступили какие-то слова: моча словно послужила катализатором. Слова обрели четкость — и застыли.

КАП. КУК

БЕРК И УИЛЛЗ[56]

УДЕЛАЛИ БЕРТОНА

А с другой стороны, мелкими буквами, приписка: «АВСТРАЛИЙСКАЯ АРМЕЙСКАЯ ОБУВЬ».

Борелли искоса глянул на дядю.

— Что такое?

— Ничего. Пустяки. Ты в порядке?

За весь долгий зигзагообразный путь до центра Лондона они почти не разговаривали; каждый размышлял о своем; хотя после того, как Борелли упомянул о непостижимости женщин (дядя лишь отмахнулся: все, дескать, глупости!), они немного порассуждали о психологии военной формы. Что до дяди, тот все удивлялся, как это некоторые мусульмане позволяют хоронить себя в богато украшенных, но безымянных могилах; ложатся в землю, так сказать, анонимно. Нейтронные звезды, обнаруженные в открытом космосе, обладают огромной плотностью. Если верить отчетам, одна чайная ложка такого вещества весила бы несколько тысяч тонн. Борелли упомянул и об этом. Очевидно, по ассоциации с Бертоновой палаткой.

Явившись посмотреть старинный особняк, Дуг с женой не смогли пробиться сквозь завесу плюща. Они встали перед тем местом, где ожидаешь обнаружить дверь, и раздвинули листья. Миссис Каткарт отошла на шаг и вздернула бюст, под стать осанистому особняку.

— Эй, там! — крикнула она.

Дуг провел языком по зубам. У таких особняков порою дверь бывает сзади. Они обошли дом кругом (что заняло некоторое время), нарочито не понижая голоса. Миссис Каткарт сохраняла мрачно-почтительный вид. Даже медленно панорамируя немецким биноклем, Дуг так и не смог обнаружить ни входа, ни какой-либо подсказки. А совершив еще несколько обходов, они вовсе запутались, где тут фасад, а где — задняя сторона. «Дом» превратился в безликий курган высотой по меньшей мере в два этажа, по форме — ни дать ни взять каравай, бурлящий жизнью, сочащийся влагой, в буквальном смысле трепещущий листвою под легким ветерком. Острые углы и карнизы, манориальные прямые линии давным-давно «придушены». О присутствии человека свидетельствовали разве что серебристая телеантенна с одной стороны да дым над невидимой трубой. Шесть выпуклостей по верху «кровли» с равным успехом могли оказаться водосточными желобами или мансардными крышами: поди знай! Но справедливости ради стоило отметить, что и победоносные лозы сделались столь же бесформенны и косны, как и здание под ними. В верхней своей части они словно страдали артритом — лохматые, безумные; они изгибались, выкручивались, пожирали сами себя. Дальше-то пути не было: вот вам и пиррова победа.