class="p1">Постепенно стали подходить наши взводы. Левое орудие моего взвода было оставлено в ремонтных мастерских в Чугуеве. Вечером в 8 часов в качестве замыкающего, производя невыносимый шум, на хозяйственном дворе появился обоз. Нам выдали жиденький картофельный суп, который мы ели только из-за того, что он был горячим. Затем все собрались в натопленной комнате и, тесно прижавшись друг к другу, улеглись прямо на пол, укрывшись шинелями, пледами и брезентом.

В 6 часов утра все были уже на ногах и распределились по направлениям работ. Нам предстояло оставаться здесь в качестве резерва. Позади нас вдали терялись все еще дымящиеся поля с пшеницей. Столбы дыма поднимались кверху, постепенно растворяясь в морозном воздухе. Мы обследовали округу в поисках еды и фуража. У нищих бедолаг, оставшихся на хоздворе, было всего по паре кур. Время от времени кто-то из них заявлял нам, что их сосед при отходе русских спрятал где-то свою свинью. Они были сильно напуганы и, объятые ужасом, стороной обходили лежавшие на земле трупы. Пришлось вызывать похоронную команду.

Наконец на марше появился вновь укомплектованный 1-й батальон. Это были сплошь юнцы, еще не нюхавшие пороху. Итак, батальон восстановлен. Он возник так же быстро, как прежде был расформирован. Остатки его личного состава, распределенные по другим частям полка, устремились назад в свой батальон, создавая мостик с прошлым. В результате складывалось впечатление, что времени, когда батальон прекратил свое существование, не было вовсе и что расформировывалось какое-то другое подразделение.

В этом заключался глубокий смысл истории: смерть солдат 1-го батальона не была жалкой и не являлась частным делом, а служила примером для тех, кто занял их место. Чувство общности является вопросом доверия, оно живет им. Это чувство, которое цементировало армию и стало легендарным в боях за Сталинград. Так продолжалось до тех пор, пока оно не растворилось в заснеженных полях на берегах Волги, пока чувство общности вдруг не распалось на мелкие кусочки из-за безутешного ощущения того, что армию бросили на произвол судьбы, на гибель, что на земле для нее не осталось ничего хорошего. Тогда народ потерял веру в смысл истории, веру, которая является не делом времени, а общности, и поэтому крах был неизбежным.

В 10 часов утра наш взвод вслед за 1-м батальоном двинулся в Гавриловку по слегка заснеженной дороге. Суглинистая желто-коричневая почва промерзла и стала твердой как камень. С тех пор как здесь появился 1-й батальон, Микша не оставляла одна забота.

– Как бы они ни опознали моих белых лошадей! – беспрестанно повторял он.

Сивки стали белее снега. Ведь средство Микша по перекрашиванию масти не держалось более двух недель. К тому же в последнее время в его применении не было нужды.

– Уж лучше бы я продолжал красить лошадей, поддерживая их гнедую масть! – не унимался Микш.

Мы утешали его, заверяя, что прежнего конюха батальона нет, его место занял другой человек. Так продолжалось из раза в раз, поэтому мы стали избегать разговоров о животных.

До населенного пункта Гавриловка, расположенного в балке, было полчаса ходу, но Хан, руководивший квартирмейстерами, проскочил мимо стоявших в стороне 30 домов, не подозревая о том, что это и было место нашего назначения. Мы шли пешком, чтобы согреться. Светило солнце, и погода была чудесной. Ехать на повозке по балкам – удовольствие ниже среднего, скакать верхом – холодно. Так что лучше уж пешком. Нас было 20 человек, и идти вместе с пехотой было очень удобно.

Я шагал рядом с Ханом, а сбоку пристроился Рюкенштайнер. Он вновь завел разговор о воскрешении умерших солдат. Эта тема никак не давала ему покоя.

– О чем это вы? – удивился Хан. – О каком воскрешении мертвых вы тут болтаете?

– Ну и дурень же ты, шваб! – вышел из себя Рюкенштайнер. – Это правда! Может быть, только у вас, швабов, мертвые не воскресают. Мы все воскреснем, один за другим, и только ты останешься лежать, воняя, пожираемый червями.

– Ого! Почему именно я?

– Потому что ты в это не веришь.

– Он тоже поднимется из мертвых, – вмешался Бланк. – Ведь если будут воскресать все, один за другим, то все без исключения.

– Тогда ему место среди тупоголовых баранов!

– Давайте спросим об этом Ципса, когда разместимся на ночлег.

На этом и порешили, поскольку перед нами показалось какое-то селение. Мы направились к нему прямо по полю и, пройдя по саду через задворки, оказались в крестьянском дворе. Нас встретил незнакомец, который подозрительно осмотрел нашу форму, оружие и по-русски спросил:

– Вы кто? Немцы?

– Конечно! А здесь что, русские?

– Нет! Нет! Русские ушли еще в обед! – Мужчина клятвенно воздел руки к небу, подался назад к дому и с быстротой молнии скрылся за углом.

– Мы здесь первые, – сказал Хан. – Соблюдайте осторожность.

Наш маленький отряд отошел к забору, окружавшему сад, чтобы иметь перед собой свободное пространство. Тут появился пехотный фельдфебель и, изрыгая ругательства, заявил, что мы сбились с пути, что село никем не занято, так как русские покинули его только днем, и что это не Гавриловка. Пришлось быстро возвращаться назад, поскольку стало темнеть.

– Все это последствия разговоров о воскрешении, – ворчал фельдфебель.

Когда мы в темноте дошли до балки, образованной протекающим по ней ручьем, которую мы лихо проскочили в запале нашего спора, вся рота давно уже разместилась в двух домах с выбитыми окнами и дверями. Становилось все холоднее и холоднее. А у нас не было ни шарфов, ни перчаток, ни второго пледа. Только тонкие шинели.

Со всех сторон был слышен грохот от выстрелов пушек. Складывалось впечатление, что войну вела только артиллерия. Противник был на юге, востоке и севере от нас. Мы же находились на острие клина, разрубившего его оборону и направленного в сторону Купянска вдоль железнодорожного полотна. Взвод тяжелого вооружения занял огневые позиции по охранению и сделал пару выстрелов для пристрелки, после чего личный состав расчетов вновь вернулся в сотрясающееся от храпа темное спальное помещение, где в тусклом свете коптилки бдели только Фукс и Деттер, писарь из Мюнхена, составлявшие список потерь. Они беспрестанно ку рили и вполголоса переговаривались между собой. Мне не спалось, и я вслушивался в ночные звуки: удары копыт заспавшихся лошадей и шаги часовых.

– Все списали, господин гауптфельдфебель, – послышался голос Деттера. – Даже с заделом на будущее, так как мы несем большие потери.

– Чушь, – заявил Фукс. – Списать надо только это, не больше.

– О боже! – дерзко отозвался писарь. – Зачем делать двойную работу? Мы ведь можем легко просчитать будущие потери из-за воздействия противника и холода. Они будут возрастать.

– Тс-с! – остановил его