Если бы не охотничье ружьё, то эти несколько дней наши путники провели бы впроголодь, поскольку имели с собой всего с десяток сухарей да горсть орехов, и те обнаружились случайно в карманах притороченного к седлу Черевичника старого бурнуса. Два-три метких выстрела решили дело: на походной скатёрке более не царили унылое однообразив и скудость. И хотя лесной стол не отличался особым изобилием, на нём регулярно появлялось что-нибудь могущее и доставить удовольствие желудку, и не допустить организм к отощанию. Превосходным дополнением к дичи, добытой Черевичником, были съедобные коренья и травы, собранные понимающим в ботанике Александром Модестовичем. Но потерянное время подгоняло их; они не знали, далеко ли удалось бежать за эти дни Пшебыльскому. Торопились. Тут не разохотишься, не рассобираешься. Как говорится, стоя наедались, а ходя высыпались.

Недалеко от Полоцка, когда сквозь листву уж виден был сам город, утопающий в садах и возносящийся над холмами главками и шпилями церквей, сделали большой привал, на коем решили временно расстаться с частью наличности, главным образом, с оружием. Лошадей расседлали, стреножили и оставили пастись в лесном овражке. Там же в кустах жимолости спрятали ружьё, пистолеты Пшебыльского, запас пороха — фунта три, свинец и дюжину готовых, обкатанных пуль. С собой взяли, что осталось из провианта — мясные сухарики, медвежий лук, листья одуванчика и ещё по мелочи, а также кое-что из одежды, двадцать рублей ассигнациями, несколько медяков да бистурей, с которым Александр Модестович предпочитал не расставаться. Дождавшись сумерек, когда над низинами медленно поплыл туман, двинулись к городу. Так, за туманом, и рассчитывали пробраться к крайним дворам незамеченными, но вышло как раз наоборот: ничего перед собой не различая, напоролись на французский аванпост и притом едва не повалили одну из солдатских палаток.

— Diantre! Qui vive?[31] — прозвучал скорее взволнованный, нежели грозный окрик.

От такой нечаянности Александр Модестович и Черевичник совершенно опешили и молчали. Но когда послышались щелчки взводимых курков, Александр Модестович поспешил крикнуть по-французски:

— Лекарь. Здесь русский лекарь. Не стреляйте, господа!..

Тогда человек пять с ружьями наперевес вышли из тумана, справа и слева, и взяли наших героев в кольцо. «Так старательно скрываться — и так глупо попасться!» — явилась Александру Модестовичу удручающая мысль. Как выяснилось, солдаты эти были вовсе не французы, а хорваты, и фразой, произнесённой ими только что, по всей видимости, исчерпывалось их знание французского языка, ибо в разговоре с пленниками они тут же перешли на свой родной хорватский, нисколько не заботясь, понимают их или нет. Но язык их, у коего был тот же предок, что и у языков русского, и белорусского, и польского, и чешского, и прочих, — «язык словенеск», — оказался вполне понятным и Александру Модестович, и Черевичнику.

Хорваты зажгли фонарь и при свете его принялись обыскивать Александра Модестовича; за этим делом отняли у него ассигнации, выгребли из котомки медяки; на бистурей не обратили ровно никакого внимания, ибо не увидели в нём для себя ценности. Потом они внимательно осмотрели ладони Александра Модестовича. Из разговора солдат тот понял, что они ищут следы пороха. Но ладони у него были так грязны, что отыскать на них какие-либо следы представлялось бы делом невероятно сложным даже и при свете дня. Хорваты скоро поняли это и занялись осмотром его ног: более всего интересовались внутренней поверхностью голеней и бёдер — у человека, только что сошедшего с коня, эти места могут быть влажными от конского пота. А если знать наверняка, что путник прячет коня, то можно смело предполагать, что где-то поблизости он прячет и поклажу, — солдаты, должно быть, не впервые исправляли обязанности постовых и изрядно поднаторели в обысках. Не найдя ничего подозрительного у Александра Модестовича, хорваты занялись Черевичником. Однако результат был тот же. Тогда обоих отпустили с Богом. Крикнули вдогонку: «Medicin russe? Espion!»[32]. И загоготали в пять глоток. Черевичник при этом выругался себе под нос и сказал, что если бы сии олухи были поумнее и догадались ковырнуть у него под ногтями, то уж как нить дать отыскали бы порох, — но олухи не догадались, и ловушка, в которую так нелепо угодил лис, не захлопнулась.

При входе в Полоцк была ещё застава, но там Александра Модестовича и Черевичника уже не обыскивали: осветили фонарём одного, другого и махнули рукой — «проходи!». Такая беспечность караульных могла бы удивить наших путников, если бы они не видели друг друга со стороны. Одного взгляда на них, исцарапанных после блужданий по лесу, в изорванной одежде, бредущих по дороге устало, со склонёнными головами, было достаточно, чтобы понять — для французского гарнизона они опасности не представляют.

В поисках ночлега сунулись было на постоялый двор, да едва унесли оттуда ноги. Швейцарцы, отряд которых там разместился, были чем-то крайне раздражены и всерьёз грозили обойтись с русскими оборванцами дурно, если те осмелятся и впредь докучать им. Александр Модестович не мог знать, что в это самое время в боях под Клястицами русские войска (корпус Витгенштейна) порядком потрепали маршала Удино и вынудили его отступить с петербургского направления обратно к Полоцку. В корпус Удино, кроме хорватов и португальцев, входили ещё и швейцарцы. И вполне естественно, что швейцарцы гарнизонные, сочувствуя своим побитым землякам, были весьма неучтивы со всеми, кого почитали за русских.

Куда ещё было податься? Александр Модестович перебрал в памяти всех своих полоцких знакомых: нескольких дворян, владевших в городе недвижимостью, аптекаря Рувимчика, у которого он раз в месяц покупал лекарственные средства и кое-какие склянки, да лавочника-книготорговца, к какому заходил раза три и всякий раз имел с ним довольно продолжительную беседу, так что уж стали они приятелями и при встречах на улице любезно раскланивались. Но, увы, оказалось, что лавка книготорговца недавно сгорела, и теперь хозяйничали на пепелище бродячие собаки; многодетный старый Рувимчик ныне сам ютился при аптеке в маленькой полуподвальной комнатушке, где его голопузые ребятишки с утра до вечера забавлялись с колбами, ретортами, коробочками и пузырьками, — квартира аптекаря, равно как и дома бежавших и не бежавших господ, была передана военным под постой. Обойдя все известные адреса и не найдя пристанища, Александр Модестович вспомнил ещё про одного человека — про лекаря Либиха Якова Ивановича, гомеопата, — и подивился, что не его имя первым пришло ему на ум.

Домишко, в котором жил Либих, по-холостяцки скромный, по-немецки опрятный, с палисадником-розарием знал в Полоцке каждый. Александр Модестович и Черевичник, выведав у первого встреченного горожанина адрес, заторопились, ибо тем же горожанином были предостережены: вот-вот пойдёт но улицам ночной дозор, которому на глаза лучше не попадаться... Яков Иванович отворил на стук сразу. Однако не сразу признал поздних гостей, — наружность их, как уже говорилось выше, немало изменилась.

— О мой Бог! — покачал головой Либих. — Вы ли это, юный друг! Какие несчастья приключились с вами? Вы выглядите нездоровым...