– Виноват, товарищ Сталин. Это целиком моя вина.

– Не сомневаюсь, – резко бросил вождь и внезапно успокоился. Вероятно, из тех же соображений. – У вас, товарищ Берия, есть три недели. До двадцать второго числа. До этого времени вы должны совершенно точно выяснить, что стало известно немцам, поверили ли они перебежчику… или тем документам, которые, если этот… Лемехов действительно пристрелил мерзавца, они нашли на его трупе.

– Там были не только документы, товарищ Сталин. Непосредственно перед побегом лейтенант госбезопасности Прунскас получил из хранилища под расписку вещественное доказательство – рацию марки «Сименс». В личном сейфе Прунскаса объект не обнаружен.

– Совсем плохо. Значит, поверят, – Сталин покачал головой. – Мы же поверили. Что вы собираетесь предпринять?

– Во-первых, я предлагаю уничтожить все оставшиеся вещественные доказательства по этому делу. Точнее, разобрать соответствующие устройства, особо критические части передать в совершенно несвязанные друг с другом секретные лаборатории для дальнейшего изучения. Во-вторых, провести операцию по дезинформации противника. В ближайшее же время немцы неизбежно должны зашевелиться, пытаясь выяснить, что же все-таки произошло. Я думаю, что кто-то из их агентов направится в Острожск – протокол задержания Чеботарева входил в число похищенных документов. Но, кроме того, они должны активизировать научно-техническую разведку. Состав пластических масс, из которых сделаны корпуса радиостанции и патефона, весьма схож. Мы попытаемся подсунуть одному из германских агентов панель, похожую на панель корпуса рации. Я поинтересовался у химиков – плавление и литье в бескислородной атмосфере не приведет к окислению пластической массы.

– Хорошо. И что это нам даст?

– Немцы могут подумать, что рация – наша мистификация. Пусть даже это будет не полная копия – к примеру, может же у нашей «мистификации» быть прототип. Кроме того, на основе купленной у Маркони технической документации мы можем составить отчет по испытанию жидких кристаллов разных типов. Датируем примерно тридцать шестым годом. Может сработать.

– Может, да. А может, и нет. Еще вопрос. Место, куда мы определили Чеботарева, тоже может быть… скомпрометировано. Что вы предполагаете делать с ним самим?

– Убирать «Паука» оттуда нет никакого смысла. Если немецкий агент не обнаружит Чеботарева, но расспросит сотрудников завода и узнает, что да, был такой да после утечки сплыл, – немцы еще больше уверятся. Проще в рамках начавшейся мобилизации выдернуть его и еще нескольких его товарищей и призвать в армию.

– В армию? Накануне войны? Рискованно.

– Рискованно было отпустить его тогда, товарищ Сталин. А теперь… К тому же он водитель, закатаем его в тыловую часть. Лучше всего – на Дальний Восток.

– Тогда проще устроить ему пищевое отравление. Благо приставленный вами к нему сотрудник такую возможность теперь имеет. Весь смысл того риска, на который мы пошли, отпустив этого человека, заключается в том, чтобы определить, что же он из себя представляет. Так что на Дальний Восток его отправлять не надо. Пусть поводит грузовик под немецкими бомбами. Если они будут.

Отменить бронирование от призыва на военную службу для 50 % лиц, имеющих специальности шофера и тракториста с разбитием по промышленным предприятия колхозам и совхозам. Призвать разбронированных работников на срочную службу в ряды РККА. Одновременно по аналогичной квоте провести мобилизацию грузового автотранспорта и тракторов промышленного и сельскохозяйственного назначения, а также строительной техники. Мобилизованные а/м и водительский состав использовать для пополнения автомобильных подразделений механизированных соединений, а также для формирования отдельных автомобильных батальонов в приграничных округах.

Приказ наркома обороны Тимошенко от 01 июня 1941 года

Военкомат в Александрове радикально отличался от знакомого Андрею по той жизни Кировского районного. Отличался в первую очередь по духу. И там и там собиралась изрядная толпа нетрезвых юношей с родственниками. Но если там нетрезвость была угрюмая, злая – то в этом времени поддавали больше для веселья. «Социальный лифт», – подумал Андрей. Ну да, армия в этой жизни была уважаемым социальным институтом, школой жизни без появившегося позже издевательского оттенка. Помимо получения множества полезных в дальнейшей гражданской жизни навыков (обращения со сложной техникой, например, на гражданке такую не везде встретишь), отслужившие возвращались уверенными в себе взрослыми мужиками. Причем привычными к совместной работе, что сразу поднимало вчерашних крестьян на одну ступеньку во все еще деревенской на семьдесят-восемьдесят процентов социальной иерархии. Готовый рабочий как-никак. А уж если вернулся младшим командиром – прямая дорога в звеньевые, бригадиры – и далее, хоть из прораба до министра дорастай.

Да и провожали сыновей-братьев-женихов хотя и с почти теми же нетрезвыми песнями-танцами под гармошку, но совершенно с другим настроением. И бравурные марши из репродукторов звучали без скрытой безнадеги… Если не знать, что сегодня уже, как ни крути, восьмое июня одна тысяча девятьсот сорок первого года. Точнее, не знать смысла этой даты.

Народ действительно веселился. Давид в окружении комячейки травил байки, Славка Иванченко гулко ухал, забивая смех остальных слушателей. Он уже отслужил, так что пришел только проводить друзей, поделиться опытом. И уж в такой ситуации не отказал себе в удовольствии постращать «молодых». Не дедовщиной, нет – тут слова-то такого еще не изобрели. Скорее, все его страшилки и байки можно было свести к постулату «в армии служить – это вам не девок портить». Но особо тоже не пугал – «научат».

Даже Леха Клязьмин в окружении давешнего тела и еще двух корешей (давешнего же крепыша среди них не наблюдалось) бодрился и выпячивал грудь. Провожали его с компанией две подавальщицы из столовой.

Андрей, как всегда, тусовался чуть в сторонке. Ну уж так он себя поставил, и народ к этой его особенности уже привык. Давид иногда, после памятного разговора «про древних греков» в заводском гараже, пытался сблизиться, то ли по должности, то ли из симпатии, но Андрей, хотя и вежливо, неизменно уходил в глухую оборону. Ага, про серого речь, а серый навстречь. Подскочил, улыбнулся во все шестьдесят четыре.

– Ну что, Андрюха, как настроение?

– Нормально.

– Я тут вот что подумал. Тебе что – судимость, что ли, сняли? Я тут у военкома узнал, с судимостью в армию брать не положено.

– Угу, сняли. Вместе с повесткой постановление пришло.

– Ну, поздравляю! Это здорово. Теперь главное – доверие оправдай. У меня на тебя ба-альшие виды по возвращении. И не у меня одного, кстати.

– А еще у кого? У Семеныча что ли?

– Да какой там Семеныч! Ты вон туда посмотри!

Андрей обернулся. На противоположной стороне дороги, под мечущим в небо пух старым тополем стояла Наташка Хромова. В той же полосатой футболке и в той же расклешенной юбке, в руках – узелок. Андрей загасил о каблук папиросу, вскинул на плечо сидор с ложкой-кружкой-миской и пошел через улицу. Чего девчонку мучить.