Противопоставляя Ельцина и Верховный Совет, нельзя забывать о том, что руководители последнего, Руцкой и Хасбулатов, длительное время были в команде Ельцина на ключевых позициях: они были слабы еще и потому, что их конфликт с Ельциным был внутренним расколом одной команды. Никто никогда не вспомнил бы о Хасбулатове и даже Руцком без Ельцина, он их вытащил в политику из ниоткуда, из безвестности.

По сути дела, расстрел Белого дома и сопутствующие события – например, те зверства, что происходили в прилегающих дворах, – были маленькой гражданской войной.

Она не переросла в большую лишь из-за измученности общества реформами, а возникла именно из-за политики Ельцина по безумной либерализации всего и вся, по уничтожению «проклятого коммунистического прошлого» без замены его приемлемым настоящим. Либерализовать цены в условиях сверхмонополизированной экономики – это примерно то же самое, что выстрелить в висок из гранатомета.

Да, в условиях кризиса удалось избежать большой гражданской войны. Но с высоты современного исторического опыта возникает устойчивое ощущение, что ее опасность сознательно и в корыстных целях преувеличивалась той самой интеллигенцией, которая призывала истреблять всех несогласных, и теми самыми реформаторами, которые эту угрозу на самом деле создали и до сих пор просто заметают следы. А наследили они так, что, заметая более 17 лет, так и не преуспели в этом.

События 4 октября 1993 года до сих пор во многом окутаны тайной. Например, непонятно, кем на самом деле были таинственные снайперы, стрелявшие по обеим сторонам и по окнам, а еще в нескольких местах города – просто по прохожим. В частности, если по правой стороне Тверской от центра пройти чуть дальше памятника Маяковскому – окажетесь на месте, где люди попадали под прицельный огонь.

Я хорошо помню события того дня, потому что девушка, за которой тогда ухаживал, пошла посмотреть, «как стреляют», я об этом узнал с некоторым опозданием и бросился ее оттуда вытаскивать. Не мог тогда себе представить зверств, которые там потом происходили, но все же понимал, что там совсем не надо находиться. У нее хватило ума уйти минут через двадцать, когда рядом с ней в толпе убили человека, а я там бегал где-то часа два с половиной, разыскивая ее. И могу сказать, что там много чего происходило, а потом я много перемещался по центру Москвы и много чего видел, в том числе и на Триумфальной площади.

В любом случае, даже если это и был израильский спецназ, как иногда говорят до сих пор, он прилетел не по своей воле. Согласитесь: вряд ли в 1993 году у нас были гражданские снайперы, которые никому не подчинялись и не входили в состав спецподразделений.

Вероятно, это была осознанная работа на разжигание напряженности, на то, чтобы сделать кризис более полным, глубоким, пугающим, страшным, чтобы парализовать людей ужасом, отбить у них саму мысль о возможности защиты своих прав. Думаю, что это была часть государственной политики. И эта государственная политика была чрезмерно, невыносимо жестока даже для сотрудников правоохранительных органов: они далеко не всегда были готовы к тем нарушениям закона и к тем зверствам, которые от них потребовались.

Армия не шевельнулась. «Альфа» и «Вымпел» вели себя очень корректно. Московский ОМОН просто саботировал указания руководства, так что пришлось нагнать в Москву ОМОН из регионов, который вел себя по тем временам дико и чудовищно, а по нынешним – почти пристойно. Кто убивал людей во дворах, непонятно до сих пор. Да, это делали люди в милицейской форме, и уголовников из тюрем не выпускали, как в Молдавии через год, но какой-то такой внегосударственный вариант реализован был совершенно явно.

Даже милиция, обычная, рядовая милиция спасала защитников Белого дома. Мне не один человек рассказывал, что, когда их везли после ареста, им милиционеры объясняли: мол, мы вас везем и должны сдать вас на руки людям, которые вас, скорее всего, убьют. А убивать людей просто так, без суда, пусть даже и такую коммунистическую сволочь, как вы, нельзя. Поэтому давайте мы изобразим, что у нас колесо шина спустила, или двигатель заглох, или еще что-то, но вы нас не выдавайте. И задержанные остались жить.

Ведь одно дело – убить инспирированным самосудом или в горячке при аресте, и совсем другое – по приговору. Совершенно разные вещи, разный имидж. Убийство, закамуфлированное под самосуд, – это способ запугать, в том числе и демонстрацией глубины угрозы гражданской войны.

А вот убить арестованных открыто уже нельзя, уже страшно: это значит взять ответственность на себя. Ведь не забудем: в 1993 году еще существовала независимая пресса, и ее читали люди.

Судить же задержанных – значит выслушать их показания и признать перед всем миром самих себя преступниками, по крайней мере с юридической точки зрения. Кроме того, на суде неминуемо всплыл бы вопрос о том, что происходило в Белом доме и что делали там с его рядовыми защитниками после захвата, после того, как «Альфа» и «Вымпел» вывели оттуда депутатов.

И потом, главный вопрос – о власти – был решен. Перед победителями стояла следующая задача: создать новые политические стандарты. Среди них еще были умные или просто чуткие люди; думаю, они понимали: расстрелять побежденных сейчас – значит на следующем историческом витке быть расстрелянными самим.

В силу особого цинизма, происходившего на всех этапах кризиса вокруг Верховного Совета, значительная часть связанных с ним фактов сознательно умалчивается. Это ведь позорная страница в истории не просто российского государства, но и в истории российских реформ, а у власти у нас, – по крайней мере, у экономической власти – по-прежнему находятся либеральные реформаторы, для которых Гайдар и другие люди, запятнавшие себя в те дни призывами к крови, являются иконами.

Насчет реакции российского общества могу сказать, что после 4 октября 1993 года даже самые либеральные, самые демократичные, самые безумно любящие Ельцина газеты Российской Федерации стали писать в словосочетании «президент Российской Федерации» слово «президент» с маленькой буквы. До этого все писали с большой, даже критикуя его.

Это была абсолютно стихийная и, вероятно, во многом бессознательная реакция на чудовищное зверство, которое имело место. Большинство журналистов не верили в его масштабы, считая, что погибли действительно объявленные тогда 157 человек, но их рука сама собой, непроизвольно выводила слово «президент» – даже в хвалебных статьях! – с маленькой буквы. Я на себе это ощутил: писал официальные документы и понял вдруг, что теперь нужно сделать большое усилие, чтобы это слово в официальном документе, по бюрократическому канону, написать как положено.

Мы до сих пор живем в реальности, созданной расстрелом Белого дома. Потому что нелегитимность и вседозволенность именно в результате этого расстрела стали нормой власти и нормой жизни.

Например, чеченская война была бы невозможна без сложившегося в 1993 году режима. Реформаторы продолжали абсолютно неадекватную, самоубийственную, уничтожающую страну социально-экономическую политику, и нужно было как-то повысить авторитет власти, который падал из-за обнищания людей, из-за полной безысходности, из-за возникновения и разгула бандитизма. В таких ситуациях у безответственных руководителей естественно появление идеи «маленькой победоносной войны» – вроде Русско-японской.