Сейчас в Москве мы пригласили специального учителя, чтобы Ганя овладевал искусством пересказа и сочинения. Но дело движется очень туго – за один раз максимум десять предложений с небольшим скандалом. Хотя собственные истории Игнат сочинять вполне способен.

Как только мы приехали на Мальту, Ганя немедленно завел себе друзей. Их образы, видимо, давно уже формировались в его голове – как под влиянием поездки в Австралию, так и по мотивам Чуковского с его бесчисленными Тотошами, Кокошами и другими глотателями солнц и Бармалеев. Все прогулки по Мальте у Гани проходили с тремя воображаемыми крокодилами на поводке. Выглядел он ничуть не хуже Сальвадора Дали, гуляющего со своим муравьедом. Он ходил с ними по набережной и широким жестом отпускал купаться в море. Домой к нам крокодилы не приходили. По счастью, в нашем маленьком домике единственная соседская квартира внизу пустовала – туда-то и заселились крокодилы. Крокодил-дядя, крокодил-папа и крокодил-дедушка. Они вели там внизу независимый и светский образ жизни: готовили, играли в шахматы. И всегда сопровождали Игната, стоило ему выйти из дома. Они защищали его в школе и не раз грызли противного Вадика. Нам крокодилы совершенно не мешали. Наоборот, Игнат хорошо про них рассказывал и даже писал истории. Такие:

За три года мы переезжали в разные места на Мальте, и крокодилы переезжали с нами. Всегда находилась для них пустующая квартира или крыша. Крокодилов этих полюбила даже я. Но когда мы уезжали с Мальты насовсем, Игнат совершил красивый и неожиданный жест. Уже направляясь в аэропорт и сидя в такси, он вытянул вперед руку, разжал ладонь и сказал:

– Прощайте, крокодилы! Вы свободны.

Теперь они живут на Мальте и купаются каждый день, а мы уехали.

Процесс адаптации Игната к программе мальтийской школы был не таким легким, как это могло показаться из предыдущих рассказов.

Школа в другой стране – это вовсе не только лишь другой язык обучения. Есть такая занимательная книга «Как рассказывают историю детям в разных странах мира», из которой становится ясно, что самые, казалось бы, базовые понятия – а иногда даже и факты – могут сильно различаться, в зависимости от точки зрения и от культурной традиции. Вот, например, для мальтийцев в истории Второй мировой войны самая важная и болезненная тема, что итальянцы – их ближайшие соседи и, в каком-то смысле, родственники – в течение трех лет по нескольку раз в неделю жестоко бомбили их маленький остров, потому что это была важнейшая английская военно-морская база, благодаря которой союзники в конечном счете победили немцев в Северной Африке – и только после этой победы стало возможным то, что мы называем открытием второго фронта во Франции. Мальта устояла, и все школьники знают истории про то, как их прадедушки и прабабушки учились пользоваться противогазами и прятались в сделанных на скорую руку бомбоубежищах. Однажды в городке Моста налет застал врасплох сотни людей, и они не нашли ничего лучше, как побежать в местную церковь. Это была сомнительная идея, потому что у этой церкви огромный купол – как считается, девятый по величине в мире. Конечно, бомба попала в церковь и пробила купол – но, упав внутрь, чудесным образом не взорвалась, поэтому с тех пор храм в Мосте пользуется особенной славой среди мальтийцев.

Так что про Брестскую крепость, Сталинградскую битву и взятие Берлина нам надо было как-то справляться самим, а для школы приходилось объяснять Гане, в чем разница между Муссолини и Гитлером, и почему Черчилль заменил Чемберлена.

По литературе все было чудесно, пока мы изучали «Остров сокровищ», всякие детские рассказики и «Хроники Нарнии». Но потом вдруг началась какая-то заковыристая британская поэзия с вопросами, например, про то, как и зачем автор использует аллитерацию. Или довольно занудная – но, очевидно, классическая для английских школ – повесть «Рядовой Писфул» (Private Peaceful) о молодом солдате времен Первой мировой, приговоренном к расстрелу за дезертирство. Юка жаловалась на «Тараса Бульбу», но тут наши мучения были ничуть не меньше.

Все это, между прочим, касается совсем не только гуманитарных предметов. Например, когда я в первый раз увидел, как учат делить в столбик в мальтийской школе, у меня глаза на лоб полезли. Вот, например, поделим 500 на 4:

Конечно, это дело привычки: в первые пару раз приходится напрячься, а потом постепенно это укладывается в голове, и, в общем, ничего страшного. Но даже в математике такие сюрпризы подстерегают чуть ли не на каждом шагу. Например, непривычно много внимания уделяется статистике. Я вот не помню, чтобы мы в школе, кроме среднего арифметического, изучали еще медиану и совсем загадочную для меня «моду» – а на Мальте дети десятками решают примеры на вычисление всех этих трех величин, и не дай бог их перепутать.

Или вот естественные науки. Они объединены под вывеской Science, причем последовательность изучения предметов и тем нередко приводила меня в тупик. Бунзеновскую горелку мы изучали с упорством, поистине достойным лучшего применения, – на нее ушло больше времени, чем на дыхательную, пищеварительную, кровеносную, выделительную и нервную системы, вместе взятые. Подозреваю, что это зависит от конкретного учителя, хотя полной уверенности у меня в этом нет. И уж совсем я пригорюнился, когда надо было объяснять Гане, что такое «осмос».

Зато предметом моей гордости является то, что мальчик, с трудом понимавший, откуда берется сдача в магазине, смог в результате бесед со мной уловить разницу между индивидуальными предпринимателями, партнерством, акционерным обществом и кооперативом. Важный и непривычный предмет – экономика. Я, кстати, тщетно пытался узнать у Ивана, проходят ли это сейчас в российской школе. Мы точно не проходили, я разве что помню, чем общенародная собственность отличается от колхозной. Но вообще, конечно, с этим Economics дела шли туго. Все-таки прыжок через один класс «ради того, чтобы мальчик был счастлив», во многих отношениях оказался авантюрным экспериментом.