– Иностранными буквами, – уточнил Олег. – «Рус Иван, сдавайс». И все остальные буквы только иностранные, ни «щ», ни «и краткой» нет, сечешь?

– А что за цифры возле «рус»? – спросила Инна. – Тридцать, сто семьдесят семь, сто тридцать четыре?

– Номера новых штатов, – предположил я. – К Америке присоединили – и пронумеровали всех.

– А сколько у нее было штатов-то? – сказала Инна, нахмурившись.

– Теперь больше, – отрезал я. – Ну что, в кузов по счету три?

– Стоп, – шепнул Олег.

Мы замерли.

Надзиратель, за спиной которого мы проскочили за угол штаба пару минут назад, лениво прошел к крыльцу, раскрыл дверь и остался возле нее, придерживая. Из двери выполз здоровенный, немедленно заблестевший под солнцем прямоугольник два метра на три. Тащили его трое мужиков, пыхтя и отпуская отдельные слова. Слова были русскими, но это, наверное, ничего не доказывало, хотя перед Инной мне стало неловко. На мужиках тоже были маски, не черные, а голубые. Пыли так боятся, что ли? Может, она радиоактивная, понял вдруг я, но натягивать ворот олимпийки на нос не стал – чего уж теперь. Тем более что сами мужики при первой же возможности спустили маски на подбородки.

Они с трудом, но удивительно бережно втолкнули, поставив на ребро, прямоугольник в кузов тупомордого грузовичка. На прямоугольнике мозаикой был выложен герб Советского Союза, висевший, очевидно, на парадном месте в штабе. Такие штуки вроде называются панно, вспомнил я и подумал: в музей везут или как трофей американскому генералу какому-нибудь. Не на свалку же. А то не корячились бы, а прямо здесь разломали бы да и снесли в один из контейнеров с мусором. Вон их сколько вдоль забора греется.

Длина, тяжесть и хрупкость панно не позволяли положить его на пол или прислонить к брезентовой стенке, так что мужики долго пристраивали его стоймя по диагонали, фиксируя подставками, распорками и растяжками.

Мы переглянулись и молча согласились, что это не отменяет наш план, а упрощает его: в пустом кузове мы заметны, а теперь спрячемся за панно и спокойно доедем до города или еще какой-то цивилизации. Прочь от цивилизации такие штуки не возят.

Только бы надзиратель, куривший у крыльца, отошел и перестал глазеть в сторону грузовичка.

Он отошел от крыльца, едва мужики, захлопнув задний борт и втиснув меж ним и краем панно сверток ветоши, отряхнули руки и направились обратно в штаб. Может, побоялся, что обзовут швейцаром, или просто общаться с ними не хотел – помогать-то с переноской панно не стал, гад такой. Капо и есть.

Выждав еще секунду, мы быстро и деловито прошли к грузовичку. Остановят – скажем, что стажеры от ПТУ, начнут докапываться – бросимся врассыпную, будем добираться до ближайшего города поодиночке, встречаемся у главпочтамта, а если его нет, у почты, каждый день в полдень.

Я вскочил на бортик, чуть отжал панно от брезента и встал в щели, убрал поглубже «дипломат», помог влезть Олегу, и мы в две руки приняли Инну. Грузовик от новой перераспределяемой тяжести качнулся, но беззвучно и не сильно. Панно тоже качнулось, собираясь рухнуть и разлететься на миллион смальтовых кусочков. Мое сердце упало в заледеневший живот, я в панике ухватился за верхнюю раму, понимая, что не успею, не удержу, – и тут же рядом в раму вцепились Олег и Инна. Выдохнув хором, мы гуськом попятились к темной передней стенке кузова, приседая и возвращая панно в исходное положение «торчком наискосок», и расселись на дощатом настиле бок о бок. Места хватало, только мне пришлось поджать правую ногу, чтобы не пнуть панно ненароком. Олег обнимал «дипломат».

Почти тут же за спиной распахнулась и захлопнулась дверь, двигатель мягко завелся, и мы дернулись, упираясь ладонями и тонкими резиновыми подошвами в настил, чтобы не уехать по нему сквозь панно прочь из кузова. Потом то ли мы приноровились, то ли машина поехала ровнее, но цепляться почти не требовалось – разок только пришлось поддержать панно на резком повороте. Олег даже ругнулся вполголоса в адрес безмозглого водилы, не сбросившего скорость. А Инна прошептала: «Какой движок».

Не знаю, ехали ли мы мимо КПП и каких-нибудь патрулей: машина несколько раз сбрасывала скорость и принималась ползти, хотя дорога оставалась вполне пристойной, мы напрягались, но скорость тут же нарастала, и грузовичок мчал дальше. Так продолжалось очень долго – я не мог прикинуть расстояние, не зная скорости и времени, а спрашивать Олега, который, конечно, все это чувствовал кожей, не хотелось. В какой-то момент я спохватился и включил отсчет, потом отвлекся, поэтому точно сказать не возьмусь. Но километров тридцать мы явно отмахали – и основную часть по удивительно пристойному шоссе. Летели так, что не слишком страдали в жару под брезентом, хотя пару бутылок минералки я бы высосал сейчас с наслаждением.

Последний пяток километров мы сделали по городу. Об этом можно было судить по шуму других машин, постоянным остановкам, разговорам – вроде русским – пешеходов и непонятному пиканию, раздававшемуся, когда мы приостанавливались.

Наконец после медленного пронзительно громкого шуршания, будто кто-то по складам декламировал немецкое упражнение, – по гравийной дорожке тащились, надо думать, – грузовичок въехал в густую тень и остановился. Мотор замолчал, дверь хлопнула, водитель, шурша, удалился.

Я прислушался и шепнул:

– Валим.

Мы, с трудом разминая застывшие мышцы и суставы, пробрались к борту, отодвинули панно, осмотрелись и по очереди выбрались наружу. Причем я чуть в натуре не свалился – затекшая нога подвела – и, чтобы замаскировать позор, принялся деловито поддергивать кромку панно, вроде как устанавливая попрочнее. Инна зашипела из-за елки. Я отмахнулся, но, конечно, долго выпендриваться не стал и по возможности быстро и бесшумно зашагал к елкам. Едва успел.

Грузовик стоял на засыпанной гравием площадке перед здоровенным зданием, напоминающим смесь купеческого особняка с модерновым концертным залом: и колонны тебе, и башенки, и стекла во весь этаж. Вход, правда, выглядел для такого размаха мелковатым – не главный явно. На площадку грузовик добрался по гравийной же дорожке сквозь деревья и кустарники, густые, почти как в лесу – хотя вряд ли в Астраханской области такие густые леса, тем более с елями, тем более с голубыми. А именно голубые ели, если я правильно их опознал, составляли ближний к зданию ряд. Дальше шли всякие тополя и клены. Было тут сумрачно, не так жарко, зато душновато. В этом душноватом сумраке мы и замерли, наблюдая за входом.

Водитель вывел оттуда трех мужиков. Один высокий, лысый и в костюме, явно начальник, двое помельче и одеты попроще. Все в масках, стянутых на шею. Лысый заглянул в кузов, что-то коротко сказал остальным и вернулся в здание. Остальные принялись пыжиться вокруг панно.

– Валим, – повторил я.

Мы пошли сквозь лесок прочь, сперва медленно и изо всех сил высматривая под ногами ветку или шишку, способную выдать нас хрустом, потом быстрее и свободнее. И уперлись в забор. Красивый, кирпичный, высокий и с колючей проволокой кольцами поверху.