– Вы, Валерий, тоже не исключение из правил.

– Конечно, я не ханжа. Только получать их можно по-разному. Но это для газетного интервью базары. Ослабьте мне лучше наручники, ужасно некомфортно.

– Вы обещали рассказать про «Фортуну». Кто сдал?

– Тоже, кстати, нетактичный вопрос. Стукачков своих светить не принято, стукачки, они тоже люди, иногда и не сволочные вовсе. Но тебе сдам, потому что на этот раз исключение получилось. Сволочной стукачок. Ты сам себя сдал, уважаемый. Пейджер мой на столе видишь?

Адвокат повернул голову.

– Ну?

– Он сейчас отключен. Сделай одолжение – вруби и прочти последнее сообщение.

Геворкян взял в руки аппарат, воспроизвел текст.

– Кто это тебе передал? – показательная вежливость вмиг слетела.

– Ну, не мне… Тебе. Знакомый текст, верно? Понял, кто передал?

– О дьявол…

– Не угадал. Как раз этот товарищ здесь ни при чем. Такие фокусы ему не под силу. Параллельный пейджер. Все, что отправлялось тебе, тут же шло мне. Можешь проверить.

– Я их, сук, разорю!.. Они гарантировали тайну переговоров!

– Реклама тоже гарантирует.

Валера подмигнул. Адвокат расстроился. Еще бы… Плохо, когда посторонним становится известно, что тебя кое-кто называет «мой кудрявый козлик». Причем явно не жена, а какая-то «твоя мартышка». «Его называли козленком в отряде, враги называли козлом!»

– Ну, гляди, мусорок, если не найдем бумаги… Сырым схаваем.

«Козлик» кинул пенсне и поскакал к выходу.

– Наручники-то… Сколько ж можно?

«Козлика» заменил Николаша с книжкой. «Как закалялась сталь» – прочитал Валера на обложке. Малыш, наверное, был фанатом революционной прозы.

– Про что?

Николаша хлопнул по книге.

– Боевичок. На лотке сказали. Сейчас заценю. Я вообще-то больше концептуальную прозу уважаю. Когда можешь сублимировать прочитанное в общую идею и выработать по жизни стратегию реально.

– Ой, блин…

Валера прислушался. За дверями Геворкян шептался с Караваем, объясняя, видимо, где хранятся заветные бумаги. «Сейчас Каравай помчится в отдел – быстрее, чем к кассе в день получки, – поднимет стенд, увидит, что кроме дохлых мух и слоя пыли там ничего не присутствует, отзвонится „козлику“, тот застучит копытами и велит любителю концептуальной прозы меня сублимировать. Больно-то как будет. Надо было их подальше куда-нибудь заслать. Сказал бы, что документы в камере хранения центрального вокзала Улан-Удэ. Пускай бы ехали, проверяли. С другой стороны, и били бы после сильнее. Эх, попал».

Музыка.

«Пи-пи-пи…»

– Ты дятел;

– Сам ты дятел…

Песня про дятлов. Неактуально. Шум за дверями. Очень шумный шум. «Граждане, самолет падает, просьба отстегнуть ремни безопасности и закурить. А-а-а-а…»

Треск сломанной челюсти. Хрясь! Не грусти – похрусти! Визгливый тенор «козла» Геворкяна: «Николаша, подстава!» Сюрприз.

Надвигающийся силуэт книголюба, зависший в воздухе кулачок-пятачок. Сейчас прольется чья-то кровь… Чья-чья? Моя!

Он умеет, он учился…

Блуждающие звезды в глазах. Туман. Больно. Очень больно. Миражи. Мираж Орловского, отдающего быстрые команды, миражи облаченных в строгие костюмы парней… Падающий на пол Николаша, грохот выстрелов, запах газа…

Разряд молнии, ослепительный блеск, размытая картинка – смешение красок на мольберте. Больше темного. Больше и больше. Совсем темно.

Все, сеанс закончен. Занавес.

Наконец-то включили дождь. За окном серый двор, вросший в землю гнилой «Запорожец» возле помойки, прячущийся под ним рыжий кот, мгновенно появившаяся лужа на псевдоасфальтированной дорожке. Левитан. «Концовка лета».

– Валера, нож где?

– Да, сейчас достану, – Валера очнулся, отошел от окна, открыл ящик кухонного стола и отыскал нож.

Орловский нарезал салями, затем помидоры, откупорил бутылку.

– Чисто символически, Валер, не возражаешь? Я тоже немного, мне еще к станку.

– Да, давай.

Валентин Андреевич аккуратно наполнил стопки коньяком.

– Это мой, так сказать персональный, по спецзаказу, пей смело, быстрее оживешь. Как настроение-то? Совсем какой-то бледный.

– Нормально, в общем-то. Башка по вечерам гудит да бессонница. Глаз почти зажил, ребра вроде тоже. Дома торчать надоело.

– Ничего, ничего, успеешь еще набегаться. Давай, за здоровье. Чтобы, как говорится, Кремль стоял.

Дернули-вздрогнули.

– Лена как? Где она, гуляет?

– К подруге уехала, – нехотя ответил Валера, не отрывая глаз от пустой стопки.

– Сколько осталось-то?

– В октябре где-то.

– Ну, дай Бог.

– Как там дела? – резко сменил тему Любимов.

– Дела веселые. Как программа «Куклы», – Орловский закусил коньяк кусочком колбасы. – Мои ребята хорошо покувыркались, я налоговую подтянул, в ОБЭПе старых знакомых заинтересовал. В общем, глубокую яму выроем. В следующий раз, когда сунешься, предупреждай. Хорошо хоть позвонить насчет «Континента» догадался. Плавал бы сейчас на просторах Ладоги с паровой батареей на груди, если б я своих ребят не отправил за тобой присмотреть. Говорят, очень любопытно было наблюдать, как тебя в багажник паковали. «Будешь жарить шашлык из этой невеста, не забудь пригласить». Хо-хо… Я ведь сколько раз тебе говорил: главное в нашей работе – рубить «хвосты». Мои, правда, тоже лоханулись, квартиру не смогли засечь, в которую тебя выгрузили. Пришлось на слух работать. А тут Караваев выруливает.

– Он нашелся, кстати?

– Ни слуху ни духу.

– Зря отпускали.

– Ну, ты ж понимаешь, мы кем для него на тот момент были? Да никем. Служба безопасности банка. А он офицер милиции, с удостоверением, с оружием. Мог по закону открыть огонь. А я за своих ребят личную ответственность несу. Только трупов не хватало. Он под шумок и слинял. С Караваевым тема особая…

Орловский плеснул Валере.

– Извини, Валерочка, я все, а ты непременно выпей, очень советую.

Любимов залпом опрокинул стопку.

– Да, так вот, Караваев… Я, еще когда в отделе работал, ему шибко-то не доверял. Внутреннее чутье какое-то работало. Не знаю, насколько я прав, но есть у меня одно нехорошее подозрение. Ты, конечно, знаешь, по какому принципу у правильно развитых буржуев построена оперативная работа. Там не только вербуют людей среди преступников, но и засылают в мафию своих. Вплоть до того, что разрешают им совершать преступления. У нас об этом только говорят, но дальше болтовни дело не идет.