До этого момента поиски птицы с острова Улиета мне представлялись не более чем забавным чудачеством. Но теперь гнев, видимо, прояснил мои мозги. Глядя на разбросанные по комнате листы бумаги, я вдруг осознал, почему для меня так важно найти птицу. Это необходимо сделать не для потомства, не для науки, мне безразлична даже слава первооткрывателя. Нет, это нужно лично мне, чтобы хоть как-то вытеснить из сердца горечь, которую я пытался не замечать уже пятнадцать лет и которая давала о себе знать всякий раз, когда я смотрел на фотографию на прикроватном столике и вспоминал о Бразилии. Найти эту птицу, подержать в руках, опровергнуть любые доводы, что такого просто быть не может, являлось для меня доказательством возможности преодолеть забвение.

Осмотр остальных помещений в доме подтвердил: все на месте, ничего не украдено. Осматривал я быстро и поверхностно, потому что был занят размышлениями. Пришлось признать неприятную правду: ни одна из моих гипотез пока не подтвердилась. И теперь неизвестно, в каком направлении двигаться.

Я устало опустился на стул в кухне, так до сих пор и не сняв куртку, и вдруг зазвонил телефон. Звонок меня почему-то испугал, возникла мысль не подходить, посидеть еще, поразмышлять о собственной беспомощности. Но пришлось снять трубку. Голос Кати подействовал на меня успокаивающе.

— Фиц, послушайте, мне кажется, я кое-что обнаружила.

Я ничего не ответил, и она продолжила:

— Покопалась в архиве Фабрициуса. Ну вы знаете, это натуралист, знакомый Банкса. В Дании хранится его архив. Я съездила, это недалеко от города, где живут мои родители. Вам не стала говорить, поскольку не была уверена, что получится. Пришлось обратиться к отцу. Он был, конечно, очень доволен, что я пришла к нему за помощью, и все организовал. Я получила доступ к архиву Фабрициуса. Сегодня провела там весь день. Работы осталось по крайней мере еще на два. Но кое-что уже есть. Одно любопытное письмо, я его чуть не пропустила.

— Какое письмо? — спросил я. Рассказывать ей об очередном вторжении в дом показалось мне неуместным.

— Письмо Фабрициусу от одного знакомого из Франции, датированное 1778 годом. Видимо, Фабрициус собирался купить у него какие-то рисунки, но важно не это, а постскриптум. Я вам его прочту: «В последнем письме вы упомянули о рисунке Turdus ulietensis, который получили из Линкольншира. Полагаю, это работа того же художника. Уверен, вы будете довольны». Поняли? Turdus ulietensis — это же наша птица!

Я был так ошеломлен, что едва смог ответить. Катя случайно наткнулась на нечто потрясающее. Для большинства людей это сущая ерунда, а для нас доказательство, что птица с острова Улиета продолжала существовать и после исчезновения из коллекции Джозефа Банкса. Потому что примерно через год после того, как ее видели в последний раз, кто-то сделал с нее рисунок. В Линкольншире.

Телефонная карта Кати закончилась прежде, чем я успел рассказать о поездке в Линкольн. Вот почему, когда снова зазвонил телефон, я схватил трубку. Но это была Габби. Она закончила читать лекции и вылетает в Лондон.

В тот вечер они долго лежали в постели, обнаженные. После бурного утоления первых приступов страсти наступило время делать маленькие открытия. Медленно, не торопясь. Они перебрасывались малозначащими фразами и касались друг друга, будто желая получше запомнить или убедить себя, что все это происходит с ними на самом деле. Лучи осеннего солнца неспешно двигались по потолку. Банкс наблюдал, как они удлиняются, постепенно исчезая из вида. Его голова покоилась на плече мисс Браун, а щека — на выпуклости ее груди.

— В тот день в лесу, когда я заговорил с тобой впервые, — произнес он, проводя пальцами по гладкой поверхности ее живота, — мне было почему-то ясно, что это не простая встреча.

— И мне тоже, — промолвила она.

Он улыбнулся:

— Я рад.

— Но я никогда не думала, что это может чем-то закончиться. Надеялась, но не ожидала.

Банкс рассмеялся, поднял голову и поцеловал ее в шею.

Спальня небольшая, с низким потолком, в зеленоватых и желто-коричневых тонах. По мере того как меркнул свет, тело мисс Браун становилось бледновато-золотистым. Они забылись в коротком сне, а когда проснулись, было уже совсем темно. Банкс почувствовал ее губы, как они медленно делают на его груди дорожку из маленьких сладостных поцелуев, ощутил аромат ее волос так близко от своего лица, тепло ее тела, нежно распростершегося по его телу, и на мгновение усомнился, что это реальность, а не счастливый сон. Затем, почувствовав на своей коже дразнящие покусывания, мгновенно перевернул мисс Браун и заключил в объятия.

Потом она поднялась зажечь лампу. Банкс наблюдал ее со спины, высокую, грациозную, прекрасную, как она бесшумно двигается по комнате с рассыпанными по плечам волосами. Обнаженное тело бледно светилось в темноте. Вспыхнула лампа, мисс Браун увидела, как его глаза блуждают по ее телу, и тихо проговорила:

— Я не приучена жеманничать.

— И не надо. Будь такой, какая есть. — Он протянул руку и увлек ее обратно под одеяло, в свои объятия.

— А как же миссис Дженкинс? — спросила она шутливо. — Ты не считаешь, что это злоупотребление ее гостеприимством?

Банкс пожал плечами.

— Миссис Дженкинс — давняя знакомая. Она обо мне высокого мнения, хотя, несомненно, станет бранить за то, что я осмелился остаться с тобой наедине.

— Ничего она не будет делать, потому что спит в своей спальне и не выйдет оттуда до утра. Марта сказала ей, что мы пьем чай в гостиной.

— А сама Марта? Она достаточно благоразумна?

— О да. И она ждала этого много недель. Твоя сдержанность ее бесила.

Банкс рассмеялся:

— С чего это?

Она подождала, пока стихнет смех, и укоризненно покачала головой.

— Понимаешь, Марта слышала все байки, какие рассказывают о Джозефе Банксе, великом путешественнике, о его приключениях в южных морях. Если половина из этого правда, ты едва ли можешь упрекнуть ее за то, что она ожидала от тебя чуть больше решительности.

Он почувствовал, что краснеет.

— Обо мне отвратительно злословят. Хотя, разумеется, в плавании случалось всякое, не отрицаю… да я и не давал обета целомудрия.

— Вот оно как. — Она провела рукой по его груди. — Я рада, что ты готов это признать. — Он ждал, что она станет поддразнивать, но молчание свидетельствовало, что ее настроение изменилось. — В конце концов, — проговорила она, обращаясь больше к себе, — я уже в этом призналась.

Мисс Браун ощутила, как напряглось его тело. Затем он перевернул ее лицом к себе. Их головы покоились на одной подушке.

— Но у тебя не было иного выхода.

— Верно, — тихо промолвила она. — Однако люди страдают много тяжелее. Мне повезло.