— Быстрее, быстрее, — раздавалось по рации.

Нашему взводу было приказано сближаться с заслоном и вести огонь по «семидесятипяткам» с коротких остановок. Капитан уходил глубже в тыл, но я не понимал, как он сумеет преодолеть высокий холм, густо поросший соснами.

С расстояния километра мы всаживали во вражеские вспышки осколочные снаряды. Бронебойная болванка словно толкнула нас волной сжатого воздуха. Мы все почувствовали ее. По коже пробежал неприятный холодок. Еще один снаряд срезал куст, болванка закувыркалась по снегу. От раскаленного металла поднялось облако пара.

Потом нас ударило в правую сторону башни. Встряхнуло так, что мы послетали со своих мест. Заряжающего, крепкого мускулистого парня, контузило. На минуту или две мы прекратили огонь.

— Одну пушку раздолбали, — чему-то удивился стрелок-радист. — Глянь, ствол торчит.

Мы не успели порадоваться успеху, потому что дернулся второй танк из нашего взвода. Снаряд врезался в маску орудия. Удар оказался сильным. Осколками брони смертельно ранило наводчика. Лейтенант, открыв люк, жадно глотал воздух.

— Стреляйте… чего смотрите! — хрипло крикнул он.

В лесу, позади дота, творилось что-то непонятное. В наступившей на короткое время тишине мы услышали выстрелы нашей родной «восемьдесятпятки», трещали и ломались деревья. Видимо, огонь вел капитан или экипаж второго танка, сумевший зайти в тыл. Что уцелели оба танка, я в это не верил.

Появилась «тридцатьчетверка» белокурого старшины. Командир взвода принял решение атаковать. Попавший на мину танк должен был поддерживать нас огнем.

— Капитана надо выручать, — высунувшись из люка, договорил он. — Скорость и маневр. Старшина, вперед!

И мы рванули вперед. Как в кадрах кино мелькали отдельные эпизоды. Из-за нехватки орудий немцы обстреливали нас минами. Сыпались они густо, но оставить три разогнавшиеся машины не смогли. Продолжала вести редкий огонь уцелевшая «семидесятипятка», но ее добил танк, оставшийся нас прикрывать. У взводного хватило ума не утюжить сгоряча окопы (точно влетели бы под «фаустпатроны!»). С расстояния ста метров открыли огонь из пушек и пулеметов, над траншеями висела туча дыма, взлетали комья мерзлой земли, обломки, куски человеческих тел. По дороге промчались несколько грузовиков из колонны, которую пытались перехватить оставшиеся в тылу две «тридцатьчетверки».

Пять-шесть машин и бронетранспортер проскочили за дымовой завесой и исчезли. Мы разбивали траншеи, минометные гнезда, стреляли в дот, из которого шел дым. Потом оглушительно грохнуло, а из широкой амбразуры плеснул язык пламени. Двое артиллеристов, пытавшихся отсидеться в норе, не выдержали и побежали прочь. Их догнали пулеметными очередями и всадили снаряд, который разбросал тела в разные стороны. Бой был закончен. Но возбужденные, еще не пришедшие в себя, мы продолжали с десяток минут стрелять в любой шорох, в каждый окоп.

— Угомонись, славяне! — послышался голос командира роты. — Поберегите снаряды.

Мы вылезали из танков, закуривали, кто-то шарил в перепаханной траншее в поисках трофеев.

Вскоре выяснились все детали боя. Капитан и второй танк, бывший с ним, тоже попали на мины и с расстояния трехсот метров открыли огонь по бронированной двери дота и траншее. Пулеметчики прикрывали машины от «фаустников», пытавшихся приблизиться. Снаряды не брали дверь. Кроме того, мешали сосны. Пока не сшибли три-четыре дерева, точного огня не получалось.

Потом дверь (скорее ворота) вмяли, перекосили десятком бронебойных и фугасных снарядов. Подкалиберный снаряд, пробивший дверь насквозь, вызвал внутри массивного дота пожар. Гарнизон до последнего пытался потушить его, затем немцы стали выпрыгивать в широкую орудийную амбразуру.

Я обошел серый массивный колпак. Несколько амбразур, одна для тяжелой 88-миллиметровой пушки и одна для зенитного автомата. Из других вели круговой обстрел пулеметчики. Сколько фрицев осталось внутри выгорающего дота? Судя по всему, гарнизон составлял человек двадцать. Бронированную дверь толщиной миллиметров сто пятьдесят перекосило и заклинило. Оставшиеся в живых фрицы выбирались из амбразуры главного калибра. Обе противотанковых пушки на левом фланге были разбиты, тела артиллеристов смешаны с землей, обломками, сплющенными гильзами.

Мы уничтожили крепкую огневую точку. Насколько я знал, вначале планировалось наступление танковым батальоном. Двадцать машин и три пехотные роты, которые, согласно приказу, поперли бы напрямую. Потому что вокруг минные поля, у нас мощные танки, и вообще… мы привыкли бить с маху, не считая потерь. Как говорили у нас в селе: «Хоть морда в крови, зато грудь нараспашку!»

Не сомневаюсь, что половина пехоты и танков остались бы на подходах. Мы тоже понесли потери. Но капитан, не боявшийся риска, хоть и загнал три танка на мины, но снес этот опорный пункт.

Не слишком удачно прошла попытка разгромить колонну автомашин. Танк Т-4 сумел поджечь «тридцатьчетверку» и повредить вторую, хотя сам получил несколько снарядов и сгорел. Но большая часть автоколонны прорвалась в тыл. А в общем, капитан организовал бой решительно и умело. Мы потеряли один танк. Три, налетевшие на мины, и один подбитый, были позже восстановлены. Погибли пять-шесть танкистов, сколько-то получили ранения и ожоги.

Зато к вечеру «узкое место», где все еще дымил огромный дот, уже оседлала артиллерия и наша пехота. Немцам, выходящим из окружения, дорогу перекрыли. А наши машины там же на месте восстанавливали ремонтники, сверкала электросварка, натягивали порванные гусеницы. И хоронили убитых. Меня этот бой научил одной важной вещи — уметь идти на риск, когда это оправдано обстановкой.

Майор-комбат вначале разозлился на слишком уверенного в себе капитана. По слухам, обругал. Ведь капитан неполной ротой без долгой подготовки сделал то, что еще вычерчивалось на картах. В полку действия капитана (фамилия давно ушла из памяти) одобрили и вскоре наградили орденом Отечественной войны. Обещали награды и нам. Может, кто и получил, но наш экипаж обошли. Решительные действия капитана долго обсуждали в полку. Ему предрекали должность комбата, ну и кусочек славы достался нам.

С неделю мы отдыхали, восстанавливали танки, приходили в себя от контузий. Просто спали. Кормежка была так себе, «наркомовские» на период отдыха отменили, и мы поневоле вспоминали фронтовое довольствие.

Я получил сразу три письма из дома с многочисленными приветами от родни. Перечислялись фамилии погибших и пропавших без вести приятелей и соседей. Их было так много, что у меня окончательно испортилось настроение. Мама просила, «Христа ради» не лезть под пули, беречь себя. Что я служу танкистом, родня не знала. Не хотел расстраивать. Врал, что по-прежнему нахожусь при связи, все нормально, и скоро немцев добьем окончательно. А что еще писать? Остальное бы цензура вычеркнула.

Вскоре бригада снова начала наступление. Мы шли ротой (10 танков), командир у нас был другой. Капитана действительно повысили и перевели командовать соседним батальоном. Шли фронтом в сопровождении пехоты и штрафников.