Каждому танку определили направление. Нам выделили десятка полтора штрафников. Сержант, старший из них, весело откозырял и доложил командиру танка, что прибыл в наше распоряжение. Кем он был до штрафной роты, я не знал — может, офицером. Но не выделывался. И штрафники (раньше я считал, что все они сплошные уголовники) вели себя нормально, хотя с некоторой долей лихости. Ножи на поясах, у некоторых трофейные автоматы: «Нам сам черт не брат!»

Ну, не брат, пусть будет так! Рассадили их на броню и двинулись вперед. Нам заранее определили объект. Каменную водонапорную башню, высотой 3–4 этажа, на окраине поселка. Имелось подозрение, что там находятся артиллерийские наблюдатели и корректируют огонь немецких орудий.

Мы приблизились к башне. Уткнулись в поваленные молодые деревья. И сразу по нам открыли огонь из «фаустпатронов» и автоматов. Из узкого окна-бойницы на верхушке башни бил пулемет. Мы тоже не остались в долгу, влепили по вспышкам несколько снарядов. Кирпичная башня оказалась для нашего калибра толстоватой, снаряды ее не брали. Из траншеи выскочили с десяток фрицев и побежали прочь.

Двоих или троих мы успели срезать, но пулемет с башни продолжал вести огонь. Штрафникам пришлось туго. Они, как на ладони, с башни видны отчетливо, несколько человек уже погибли. Остальные пытались найти укрытие от пуль, а деревья тонкие, не спрячешься. Ударили мы по башне еще раз-другой и рванули вперед.

Двигались по сваленным деревьям. Это оказалась ловушка. Сами, не заметив, ухнули то ли в канал, то ли в речку. Провалились так «удачно», что уткнулись стволом орудия на полметра в глинистый противоположный берег. Речка была шириной метров шесть-семь, не заметили мы ее из-за сваленных деревьев.

Орудие не действует, открыли огонь из пулемета. Нам-то ничего, а штрафники гибнут. Отступать не имеют права, а прятаться негде. Стало мне их жалко, да и ситуация сложилась дурацкая. Остальные танки нашей роты ушли вперед (как-то перебрались через речку), остались мы и штрафники. Танк стоял стволом вниз под углом градусов сорок. Мы представляли собой хорошую мишень. Выручили братья-славяне.

По дороге, метрах в семидесяти, двигались тяжелые самоходки. Наш командир танка, лейтенант, не обращая внимания на пули, встал из люка в полный рост и закричал:

— Ребята, выручайте! Мы в речку провалились, а пулемет с башни половину десанта перебил.

Танкисты и самоходчики всегда друг друга поймут. Без лишних вопросов одна из тяжелых самоходок свернула с дороги и подъехала к речке. Снаряд 152-миллиметровой пушки весит без малого полета килограммов. Выстрелили один раз, этого оказалось достаточно. Верхнюю половину башни снесло, и вопрос о вражеских наблюдателях отпал. Пулеметчиков тоже завалило кирпичами.

Вскоре подогнали тягачи, вытащили кое-как нашу «тридцатьчетверку», и мы целый день отмывали и чистили ее.

Потом снова шли бои. Командиром роты поставили моего земляка, старшего лейтенанта Иванова из Дубовки. Забегая вперед, скажу, что мы с ним сдружились. После войны я написал ему несколько писем, но ответа не получил. Возможно, он продолжал служить.

А с третьим танком мне тоже не повезло. В апреле вели бой, нас обстреливали из орудий. Помню, что снаряды взрывались рядом, по броне били осколки и комья земли. В этом бою землей забило ствол пушки (там горстки достаточно!) и ствол разорвало. Выстрел получился оглушительный, мы выскочили, подумав, что угодили под снаряд. Глядим, а конец ствола разорвало, торчит лепестками. Какое-то время мы вели огонь из пулеметов, затем ротный отправил нас от греха подальше в тыл. Мы же без орудия — движущаяся мишень.

Запомнился день 8 мая. Километрах в двадцати от города-порта Лиепая (Либава) после долгого сопротивления сдалась последняя группировка немецких войск. Шла по четыре человека в ряд, бесконечная колонна немецких офицеров и солдат. По-разному выглядели они. Шли, придерживая строй, глядя по сторонам или себе под ноги. Многие подавленные, не зная, что их ждет впереди. Некоторые немцы, в основном офицеры, держались надменно, даже несли пистолеты в кобуре. О чем-то оживленно переговаривались.

Может, и жестоко, но бойцы не выдержали. Выдернули из строя трех-четырех немцев, не сдавших пистолеты, и расстреляли здесь же на месте. Самоуверенность и надменность арийцев мгновенно пропали. Кто имел какое-то оружие, торопливо от него избавлялись. На песок летели ножи, забытые в спешке запасные обоймы, патроны.

Бои под Лиепаей шли жестокие. Немцы пытались эвакуировать войска на военных и транспортных кораблях. Большинство было потоплено нашей авиацией и артиллерийским огнем. Полоса моря у берега колыхалась сплошным слоем немецких трупов. Это была расплата за развязанную войну.

В Латвии мы пробыли до августа сорок пятого года. С местными жителями отношения были нормально-прохладные. Любви как к освободителям от фашистов они к нам не питали. Вокруг было много яблоневых садов, однако латышам очень не нравилось, когда мы собирали яблоки даже с земли.

Что, много с собой солдат унесет? Наберем в танкошлемы по десятку штук и грызем. Но сразу появляются хозяева, враждебно смотрят на нас. Чтобы созвать помощь (будто мы драться собрались), начинают колотить в рельс. Ну, мы уходим.

Однажды двое-трое ребят пришли подвыпившие. Мы знали, что у латышей и за деньги ничего не выпросишь. А тут на самогон расщедрились. Ребята сначала не хотели рассказывать, а потом не выдержали, поведали историю.

Пытались купить у хозяина хутора самогон. Война кончилась, расслабиться хотелось. Тот ни в какую, даже по-русски говорить не стал. Самогона нет, еды нет, денег ваших не надо! Ребята разозлились, один и додумался. Говорит:

— Сейчас буду вас в колхоз записывать.

Карандаш, бумажку достает. Хозяин заюлил: не надо в колхоз, я вам самогона и сала принесу. Принес, сам выпил, вежливый такой. Потом я задумался над этим случаем. Чего же в наших колхозах хорошего, если от них, как от огня, шарахаются? С другой стороны, сейчас ни колхозов, ни земледелия. Запущена в России земля.

А ребята рисковали. Такая «шутка» могла обернуться и гауптвахтой, и особым отделом. Колхозы — это политика. За политику (неправильную) крепко взыскивали, вплоть до трибунала.

Затем часть перебросили под Харьков, жили недалеко от хутора.

Запомнилось, что кормили очень плохо, время послевоенное. А у нас имелись сберегательные книжки. Бабки в селе пекли горячие пирожки, мы их называли «тошнотики». Не потому, что плохие. Нормальные домашние пирожки с картошкой, только стоили сумасшедших денег. Так я все деньги, скопленные за два года войны, на эти пирожки за два месяца истратил. Молодые, голодные, всегда есть хотелось. А сытные фронтовые нормы давно отменили, вот и спасались пирожками.

Но это так, для развязки рассказываю. Радовались, война закончилась, и мы остались живые. До 1950 года служил я на технической базе под городом Артемовск, недалеко от Донецка.

В 1950 году женился, прожили с женой 50 лет без двух месяцев. Умерла моя Мария Тимофеевна в 2000 году от болезни. Сыновьям уже под шестьдесят, четверо внуков. Встретил хорошую женщину, Светлану Тимофеевну, живем вместе восемь лет. Вроде все нормально.