и кости твои земля не примет, а потомки будут именовать князем тьмы…

   – Я князь Таврический! – сорвался было Потемкин, и спохватился, протер ладонью теперь уже здоровый глаз – никакого архиерея не было, привиделось просто среди будня-полудня.

   Присутствующие на совете сановники лишь удивлённо переглянулись: зачем вдруг среди доклада титулом козырять,– а удивлённая более длинной паузой императрица не замешкалась сыронизировать:

   – Да знаем, князь, все ваши почтенные титулы. Только что вы предлагаете?

   Извинившись и пожаловавшись на переутомление, Потемкин четко изложил, как задействовать войска Текели и Прозоровского и что делать с самим Калнишевским. Спора большого не было, потому что всё-таки невозможно придумать более подходящего момента, каждый мысленно лишь прикидывал, как будут делить невероятного простора земли и всё сущее на той земле.

   … Согласованное на Государственном совете осуществлялось, как никогда, под бдительным глазом. Пять колонн почти стотысячного войска Петра Текели ускоренным маршем двинулись в Сечь и окружали ее из разных сторон. Но какие-либо действия серб Текели остерегался предпринимать, пока Прозоровский своими войсками не займет казацкие палатки – каждый захватчик знает, как стремительно может вспыхнуть пламя народного восстания и как непросто гасить то пламя даже солдатскими шинелями.

   Между тем на Сече шел старшинский совет.

   – Пусть нам и глаза выжгут, а Сечь-мать не отдадим, – заупрямились одни.

   – Братья, нас несколько тысяч, а москаля как мошки, которую не пересчитать, – предостерегали более осторожные.

   – Не отдадим Запорожье, пока светить солнце будет…

   Калнишевский не перебивал никого в речах, даже самого горячего, за своих восемь с половиной десятков лет в каких только передрягах не приходилось бывать. С жизнью своей он не раз прощался, а иногда прощаться недоставало времени. Но так тяжело еще не приходилось, лучше бы он не дожил до этого дня… А если суждено было дожить, то должен принять решение, достойное его высоких лет, чего бы ему это не стоило.

   Сон такой странный прошлой ночью приснился. Явился ему архиерей, очень похожий на митрополита Арсения, и как будто продолжается последний разговор с ним.

   – Будет еще время собирать камни, Петр, – Арсений из тех далеких времен не изменился совсем, разве лицо почему-то стало серым, как будто где-то в полумраке. – Только нужно верить и дожить.

   А на совете старшинском еще больше разгорелся спор, когда слово дошло до священника Владимира, который делил с казачеством радость и горе.

   – Смирение спасет нас, – сказал священник и негодующе, растревоженно загудел совет; но архимандрит на это не обращал внимания. – Не уподобимся врагу, не прольем христианскую кровь.

   Бывалое казачество, для которого слово священника всегда закон, готово сейчас его на куски порвать.

   – Да он же московский шпион! Ищейка он!

   – Братья, – наконец сказал Калнишевский. – Нет той силы у нас, чтобы дать бой. Послушайте, дети, мою седую голову… Если поляжете здесь, пусть даже с отвагой, где же дети возьмутся, кто за этой землей будет ухаживать… Не чужестранцу же здесь хозяйничать.

   Помолчал кошевой, а тогда прибавил смиренно:

   – Моисей со своим людом сорок лет из неволи шел, а вам, может, и больше придется. Что эти бродяги из Сечи сделают – предпочитаю даже не говорить. А куда идти – пусть вам сердце подскажет…

   На следующий день старшина выехала к Текели. Кошевого ожидали уже Соловки, военного писаря Ивана Глобу – Туруханск, а судью военного Павла Глобу – Тобольск.

   В Сечь мошкарой повалили пришлые – вывозили боеприпасы, клейноды, флаги, архивы запорожской военной канцелярии, засыпали пушкарню. Немало набилось в церковь, и не молитву читали, а спешно друг перед другом паковали в свои походные мешки серебро и золото из церковной утвари.

   Удалось казачеству спасти только икону святой Сечевой Покровы.

   – Идите, куда сердце подскажет, – советовал побратимам кошевой.

   Пошли в первую очередь к Текели.

   – Пустите, генерал, рыбу нам заготовить, потому что все добро ваши вычистили.

   Рыбы генералу было не жаль.

   Десятками днем, а тысячами ночью тронулись казаки из Сечи в земли турецкие.

   Конечно, на всех никак не хватало чаек, двинулись пешком, перекрестившись и поклонившись своему краю. "В 1775-ом году из Запорожья вышли в турецкие земли около 5 000 казаков", – писали современники.

   Достаточно большие ватаги направились на Днестровский лиман, в город Акерман. Здешний паша с пониманием отнесся к человеческой беде, помог едой и чем мог, дал разрешение стать кошем. Запорожцы, привыкшие к походам, сразу разбились на курени, а еще выбрали сорок душ достойного казачества в депутацию к султану.

   Султан не отказал, гарантировал им веру, военный уклад, помог одеждой и выделил под Сечь остров Святого Юрия в устье Дуная, да еще степь около южного его притока. Войско получило привычные клейноды – булаву, бунчук и хоругвь, которую рукоположил Константинопольский Патриарх.

   Стекался люд из Украины в новую Сечь, брели под знойным южным солнцем дальними степными дорогами казаки и их семьи – икону святой Сечевой Покровы пешком туда принесли.

   А на их земле у пришлого люда были свои хлопоты, дрязги и разборки, пока награбленное как-то разделили. Генерал-прокурор князь Вяземский отрезал себе двести тысяч десятин, князь Потемкин – сто пятьдесят тысяч, а каждому русскому дворянину выделялись, по меньшей мере, полторы тысячи десятин, чтобы он только перевез сюда хотя бы три русские крестьянские семьи. Всего же так разделили четыре с половиной миллиона десятин украинской земли.

   Другие же хлопоты были несколько мельче: немало церковного имущества осело у князя Потемкина, и уже даже когда казацкий люд беженцами двинулся в Турцию, от князя Григория "прибывшие Славянской провинциальной канцелярии майор Григорий Борзенко и комиссар Иван Деряев выбили в той церкви из мест все образа в серебряных ризах и взяли их с собой. Вместе с тем они взяли еще серебряные врата, чаши и прочие вещи в опустевшей запорожской ризнице оставшиеся". Так описывает хозяйничанье П.Короленко, который обращает внимание на подробности. Разрушены казацкие кладбища, князю Вяземскому на строительство поместья для фундамента пошли каменные могильные кресты и надгробия. П.Короленко вспоминает также управляющего поместьем князя А.Вяземского, которому тогда принадлежало село Покровское, Ивана Розельнланцера, который "побил самые большие той церкви колокола и медь и продал в Польшу жидам по 11 рублей за пуд"…