хлеб и крупы. Впрочем, ушкуйники промышляли не только разбоем. Они не чурались ходить артелями на рыбный лов, и покупали у кочевников скот. С ногайцами Галаня предпочитал не ссориться. Буйные и непредсказуемые степняки хоть не в состоянии были взять штурмом крепость на Кудеяровой горе, но могли причинить множество других неприятностей и унестись на быстрых бахматах в дикое поле, где преследовать их было бы смерти подобно.

Чтобы подготовиться к походу: собрать достаточно людей, запастись провиантом и огневым запасом, а также раздобыть морские суда, взамен имевшихся у него косных лодок и речных стругов, атаман ушёл из Нижегородской губернии вниз по Волге, в места дикие и безлюдные, на границу с диким полем, где воеводы сидели за стенами своих городов и старались не совать оттуда носа, боясь, что кочевавшие в междуречье Волги и Яика орды в любое время могут устроить опустошительный набег на русские земли, как это сделали кубанцы четыре года назад.

Саратовского воеводу Бахметьева подкупить не удалось. Сей муж не отличался собственным умом и оттого жил умом государственным, честно служа государю Петру Алексеевичу и исполняя его наказы с упорством взбесившегося медведя, ломящегося в дом, не обращая внимания на топоры и рогатины его обитателей. Бахметьева, однако, удалось запугать. Но путы страха слишком ненадёжны. Воевода мог в любой момент взбрыкнуть. И на этот случай солдату саратовского гарнизона Остапу Ржёву и двум его сыновьям, крепко поладившим с ватажниками, было приказано убить воеводу и всю его семью. Убить страшно, так чтобы все содрогнулись от ужаса и уже не смели идти супротив атамана Галани.

Костяком казацкого войска были двести человек старых товарищей атамана, которые уже четвёртый год каждую весну собирались в его стан. Уходили осенью по домам богачами в шелках и бархате, а в апреле являлись оборванцами, пропив всё до последней полушки.

В прошлом году к ним присоединилась сотня солдат астраханского гарнизона во главе с Иваном Захаровым. Захарову Галаня не доверял. Тот был себе на уме, и рвался в атаманы. Хитрый и скользкий как змей, краснобай и честолюбец, он потихоньку приобретал влияние на казаков. Галаня ждал только удобного случая, чтобы избавиться от солдатского вожака. Остальные четыреста человек составляли откликнувшиеся на подмётные письма буйные головы, коих в казацких городках было гораздо больше, чем голов трезвых и рассудительных.

В тот день, когда струг Лёшки Кортнева причалил к берегу Чардыма напротив Кудеяровой горы, Галаня находился в хорошем расположении духа. К походу всё было почти готово. Съестные и огневые припасы, оружие чуть ли не на целую армию. Суда просмолены и проконопачены. На них заменили снасти и пошили новые паруса. Оставалось только подыскать толмача, знавшего персидский и дождаться посланца от русских купцов в Шемахе, с которыми он вступил в тайный сговор.

Гольшат заварила Галане с утра крепкого чая, и он пил его с клубничным вареньем, несколько горшков которого привезли недавно его братки, захватив под Камышином монастырскую лодку. Водки и вина атаман, в отличии от своей отчаянной братии, не употреблял, и многие поговаривали, что татарка колдовскими чарами заставила его тайно принять магометанскую веру.

Девушка ласковой кошкой свернулась на подушках рядом с атаманом.

— Мне сегодня приснился тревожный сон, — говорила она. — Будто бы хитрый и подлый волк вышел ночью на охоту. Он подкараулил тебя, дождался, пока ты уснешь, и вцепился зубами в горло.

— Да таких волков, люба моя, пруд пруди, — ответил Галаня. — Далеко ходить не надо. Ванька Захаров из кожи вон лезет, чтобы настроить братков супротив меня. Но ничего у него не выйдет. Я всегда готов к удару в спину. Только от одного человека я не жду его. От тебя. И если ты всё же нанесёшь этот удар, ну что ж, твой Аллах тебе судья, и значит нет на свете настоящей любви и верности.

— Я никогда не предам тебя, — произнесла Гольшат. — Если ты умрёшь, я тоже умру.

Тут в юрту просунулся невысокий сухощавый паренёк помощник кузнеца Осташка.

— Лёшка вернулся, — доложил он. — Привёз большущую пушку и толмача. А ещё явилась филинова маруха Дунька Казанская со своей шайкой. Дозорные их чуть не укокошили.

— Ума нет, дай только бы пострелять, да огневой запас попусту извести. — буркнул Галаня. — А чего же сам Филин вместе с Дунькой не пришёл?

— Говорит, болен он.

— Интересно, чем же он таким заболел, что не желает разделить с товарищем тяготы похода. Айда узнаем.

Мы с Лёшкой Кортневым стояли на площади перед галаниной юртой. Рядом с нами топталась кучка вооружённых до зубов оборванцев, возглавляемых той самой рыжей девицей, которая заманила меня в ловушку в Казани. Вооружена она была четырьмя пистолетами, висевшими на кожаной портупее и солдатским палашом. Увидев её я с перепугу едва не выдал себя. Решил было, что конец мне пришёл. Однако Дунька безразлично скользнула по мне взглядом и отвела глаза, не признав. Да и как было признать. Раньше я был полноват и рыхл, причиной чего являлся сидячий образ жизни. Я коротко стригся и не носил ни усов, ни бороды. Теперь же я стал мускулист, загорел чуть ли не до черноты и зарос космами как лесной медведь. К тому же я больше не сутулился, что было достигнуто Матвеем Ласточкиным совершенно изуверскими методами, изменил походку и манеру держать себя, переняв их, насколько было возможно, у Васьки Дьяка. Ей-богу, я и сам бы себя не признал, если бы увидел со стороны.

Галаня, одетый в великолепный кафтан из шитой золотом парчи, вышел из юрты и уселся на невысокий пенёк. Это был человек высокого роста, вида очень благообразного. Он ни чуть не походил на жестокого душегуба-разбойника. Волосы и борода его были цвета вороньего крыла, ухоженные и завитые. И хотя в них тут и там проглядывала седина, вряд ли ему было больше тридцати лет. Борода почти скрывала уродливый шрам, пересекавший нижнюю половину лица, полученный им в сражении с турками.

По правую руку атамана стала Гольшат, очень красивая, высокая, хрупкая девушка, одетая в шаровары и пёстрый бухарский халат. Её светлые волосы были заплетены в множество тонких косичек и сверху прикрыты маленькой шапочкой. А зелёные с прищуром глаза, казались воротами в иной мир, полный всякой тёмной нерусской жути.

По левую руку Галани застыл немой кат Вакула с длинным бичом на плече, которым он мог сбить с человека комара, не поцарапав кожи.

— А-а, Дунька Казанская, наслышан я о тебе от товарища моего, помещика Филина, — сказал Галаня, обращаясь к рыжей разбойнице. — А чего он сам не