8. Согласны ли вы с тем, что существует четыре равновероятных исхода броска двух монеток: РР (решка-решка), ОО (орел-орел), РО (решка-орел) и ОР (орел-решка)? Поскольку я обнаружил, что первый результат у нас не выпал, я исключил PP. Из трех оставшихся возможных исходов только в одном есть второй орел (ОО). Поэтому вероятность того, что вторая монета упала орлом вверх, составляет 1 : 3 (а не 50 : 50).

9. И, наконец, родоначальница всех занимательных головоломок, дилемма Монти Холла (которую, в несколько ином формате, предложил Мартин Гарднер в 1959 г. в журнале «Scientific American»). Когда один из читателей предложил эту дилемму обозревательнице из «Parade» Мэрилин Савант, она ответила; «Да, следует изменить свой первоначальный ответ». Это вызвало шквал из более чем 10 тысяч писем, в которых девять авторов из десяти были не согласны с обозревательницей, а также серию статей в журналах по статистике, газетах и популярных журналах. Тем не менее когда шумиха улеглась, и из логического анализа, и из эмпирических моделей стало ясно, что Савант была права. Рассуждаем следующим образом: существует один из трех шансов, что вы изначально выбрали правильную дверь, и два из трех, что нужной дверью окажется одна из оставшихся двух. Когда ведущий выводит из игры одну из дверей (он всегда открывает ту дверь, которую вы не выбрали и за которой нет приза), то существует два шанса из трех, что правильная дверь — это не та, которую вы выбрали. (Поскольку наше изначальное предположение должно оказаться ошибочным в двух случаях из трех, то другая дверь — та, на которую вы переключаетесь, если вы меняете свой выбор, должна оказаться нужной вам дверью в двух случаях из трех.) Когда более 70 тысяч человек сыграли в эту игру (вы тоже можете сделать это на сайте Car Talk National Public Radio — cartalk.cars.com/About/Monty), 33,1 «верных» и 66,7 «изменников» оказались победителями.

Однако давайте не терять чувства меры. Иногда необученная интуиция попадает прямо в цель. Как я говорил в главе 1, даже у младенцев есть внутреннее счетное устройство и врожденное знание элементарных законов физики. Если младенцы привыкли к тому, что кукла подпрыгивает на сцене 3 раза, они будут удивлены, если та подпрыгнет всего лишь 2 раза. Они дольше смотрят на нее — как будто размышляя.

Тем не менее все эти головоломки являются иллюстрацией того, что интуиция, даже опирающаяся на опыт и наблюдения, иногда промахивается мимо цели. Как пишет К. Коул: «Математика — самая логичная из естественных наук — показывает нам, что истина может противоречить интуиции, а здравый смысл — оказаться совсем не здравым».

Прекрасно, вероятно, математика и физика — это не лучшие примеры. Возможно, мы преуспеем в большей степени, вынося суждения о людях, политике или практических вопросах. Согласно наблюдениям Ларошфуко, люди жалуются на свою память, но никогда не жалуются на свои суждения. И действительно, благодаря эффективности и точности нашей интуиции мы достаточно уверенно плывем по жизни. Как писал Роберт Орнстейн: «У нас никогда не было и никогда не будет достаточно времени, чтобы быть полностью рациональными», но если дело доходит до суждений относительно важных вопросов, когда быстрые и грубые интуитивные оценки могут отклоняться от реальности, большую помощь может оказать критическое мышление.

В автобиографии комендант Освенцима Рудольф Гесс описал чувство страдания, испытанное им в результате его действий. Но, будучи «хорошим офицером СО, он прятал любые проявления «женских» эмоций: «Моя жалость быта так велика, что мне хотелось уйти со сцены; тем не менее я не мог продемонстрировать хоть какие-то чувства». Однако видя, что евреи-заключенные точно так же не демонстрировали практически никаких эмоций, даже когда их вели в газовую камеру, он предположил, что их стоицизм был отражением их «расовой особенности». Он был стоиком, поскольку этого требовала ситуация, а они — в силу вынужденных обстоятельств.

Гесс продемонстрировал здесь то, что в социальной психологии называется «фундаментальной ошибкой атрибуции». Классический эксперимент Дэвида Наполитана и Джорджа Гёталса иллюстрирует это явление. Исследователи предлагали студентам колледжа с глазу на глаз побеседовать с молодой женщиной, которая, в соответствии с инструкциями, полученными от ученых, вела себя отчужденно и критично либо тепло и дружески. Перед встречей исследователи проинформировали половину студентов о том, что у этой женщины есть инструкция вести себя именно так (дружески или отчужденно). Второй половине участников эксперимента сказали, что женщина будет вести себя спонтанно. Каким быт эффект от знания того, что женщина всего лишь играла свою роль? Нулевым. Если она вела себя по-дружески, то студенты делали вывод, что она на самом деле очень теплый человек. Если она вела себя недружелюбно, то они приходили к заключению о ее холодности. Они не принимали в расчет ситуацию, диктующую ей стиль ее поведения, и вместо этого приписывали ее теплоту или холодность ее внутренним качествам — другими словами, студенты совершали фундаментальную ошибку атрибуции.

В другом классическом эксперименте знание людьми того факта, что участнику дебатов назначали позицию сторонника или противника Кастро, не влияло на появление соответствующего отношения к этому участнику. Похоже, что они рассуждали так: «Да, я знаю, что его назначили на эту роль, но я думаю, что он действительно верит в то, что говорит».

Наблюдая за унижениями, которые Золушка терпела в своем доме, ее семья и соседи считали ее застенчивой и боязливой; танцуя с Золушкой на балу, принц видел обходительную светскую даму. Сама Золушка прекрасно знала, что, в зависимости от ситуации, она была и одной, и другой. С этим искажением — недооценивать ситуацию и переоценивать внутренние качества при объяснении поведения других людей — практически невозможно бороться, особенно тем, кто воспитан в индивидуалистическом западном обществе. Я помню свой шок от встречи с актрисой-студенткой, сыгравшей отвратительную старуху. Я предположил, что эта несчастная молодая женщина подходила к этой роли по своему типажу, но обнаружил, что на самом деле она была обворожительной женщиной. Я сделал ошибку, приписав женщине то поведение, которое она демонстрировала в соответствии со своей ролью. Леонард Нимой из знаменитого «Звездного пути» понимает это.

Существует множество повседневных примеров фундаментальной ошибки атрибуции. Раньше я думал, что только интроверты, приветливо смотрящие на меня сквозь очки, приходят на мои занятия, начинающиеся 8.30 утра, и что жизнерадостные экстраверты предпочитают ходить на вечерние занятия, начинавшиеся в 7.00 вечера, время, которое больше подходит для начала вечеринки. Сейчас я вижу, что я совершал фундаментальную ошибку атрибуции; я приписывал внутренним склонностям студентов то, что я должен был приписать ситуации. Совершенно случайно я прочитал, что полиция разогнала шумную вечеринку в студенческом общежитии; я ломал голову, кто мог быть ее участником. Вряд ли кто-то из моих студентов; на занятиях и в моем кабинете они казались такими трезвомыслящими и разумными.

В свою очередь, студенты могут полагать, что все профессора — люди коммуникабельные, потому что они видят нас в ситуации занятий, когда мы вынуждены быть именно такими. Поймайте нас в другой ситуации, например, когда мы жмемся в уголке во время вечеринки, и мы покажемся вам лишенными «профессорского» блеска. Вне своих ролей президенты выглядят не столь «президентскими», судьи — не столь «судейскими», а слуги — менее услужливыми. Мы, профессора, видим себя в самых разных ситуациях, поэтому менее склонны считать самих себя экстравертами и чаще говорим так: «Я общительный? Все зависит от ситуации. На занятиях — да; в общении же я достаточно застенчив». И если вы думаете, что мы умные, потому что так часто знаем ответы, помните, что в аудитории мы должны выбирать тему и задавать вопросы. В экспериментах с викторинами те, кому назначали задавать вопросы, казались более умными, чем те, кому отводили роль участников викторины. Даже Регис Филбин может показаться недоумком, если посадить его по другую сторону стола.