История жизни Спинозы окружена романтикой мифа. Обычно говорят, что он вынужден был зарабатывать на хлеб и вел жизнь простого ремесленника, занимаясь шлифованием линз, не прекращая при этом свои одинокие поиски истины. На самом деле Спиноза жил весьма комфортно, пусть и скромно, на подарки и вспомоществования от своих немногих преданных поклонников и учеников. Подобно многим другим людям его времени, интересовавшимся оптикой и экспериментальной наукой, Спиноза сам делал некоторые свои инструменты. Но его работа над линзами преследовала главным образом научные цели, а не коммерческие[306]. Декарт, например, тоже увлекался шлифованием линз. Однако сработанные Спинозой инструменты были непревзойденного качества, а его практические умения среди прочих служили лишней причиной, по которой его общества искали преданные науке и «новой философии» люди со всей Европы.

В 1673 г. Гейдельбергский университет предложил Спинозе занять кафедру философии как мужу «проницательнейшему и знаменитейшему» при условии, что он не станет злоупотреблять должностью ради «потрясения основ публично установленной религии»[307]. Спиноза не мог принять это ограничение и ответил отказом (университет же вскоре все равно был закрыт оккупационными французскими войсками). Хотя его изгнали из амстердамской синагоги, а затем почти повсеместно поносили в печати, находились люди, ценившие его выдающийся ум и преисполненные страстного желания лучше узнать его мысли, пусть даже мало кто принимал их полностью.

В возрасте 16 лет Спиноза разочаровал свою общину, забросив дальнейшие исследования богословия и Священного Писания. Ему пришлось помогать в управлении отцовским делом, да и его интеллектуальные интересы уже обратились к миру вне синагоги. Через пару лет он поступил в латинскую школу, где получил возможность читать классиков литературы и последние научные труды неевреев. Его учителем был Франциск ван ден Энден – занявшийся медициной бывший иезуит и пылкий картезианец (Декарт провел большую часть последних 20 лет своей жизни в Нидерландах, и его идеи там были на слуху). С подачи ван ден Эндена Спиноза переключился на науку, преимущественно математику и оптику. Писания Декарта и других пионеров новой физики привлекали его гораздо больше, нежели раввинские комментарии, на которые пытались направить внимание Спинозы его еврейские учителя. Вскоре он также начал вращаться в среде различных инакомыслящих христианских групп, которые в совокупности назывались коллегиантами. Эти маленькие секты, иногда немногим больше дискуссионных групп, обычно отвергали религиозные обряды. Они игнорировали авторитет традиционных церквей и чуть ли не все традиционные догмы. Их религия была сосредоточена на облагораживающем значении чтения Писания, на достоинствах религиозной свободы и желательности отделения церкви от государства. В этих группах Спиноза встретил многих людей, ставших его ближайшими друзьями, и после своего изгнания стал видеться с ними лишь чаще.

Спустя четыре года после отлучения Спиноза перебрался в небольшой городок в окрестностях Лейдена, где он, возможно, учился в университете. К этому времени черновики некоторых его философских трудов уже начали ходить по рукам, а микроскопы, телескопы и предполагаемый атеизм делали его все более известным. В 1661 г. его посетил Генри Ольденбург, первый секретарь Лондонского королевского общества, который занимался налаживанием связей между европейскими новаторами науки. Эта встреча стала началом продолжавшегося всю жизнь общения Спинозы с ведущими мировыми учеными. Помимо работы в оптике, где он сотрудничал с Христианом Гюйгенсом – основоположником волновой теории света и изобретателем маятниковых часов, открывшим кольца Сатурна, Спиноза проводил эксперименты в области гидродинамики и металлургии. Через Ольденбурга он вел длительную переписку с Робертом Бойлем по практическим и теоретическим вопросам химии. Также Спиноза проявлял активный интерес к недавно возникшей теории вероятности и увлеченно наблюдал за природой с помощью созданных им увеличительных приборов. О его преданности науке ярко свидетельствует тот факт, что к моменту смерти Спинозы около трети книг в его личной библиотеке состояло из естественнонаучных или математических трудов.

Подобно Декарту и Фрэнсису Бэкону, Спиноза был убежден в практической ценности новой науки. «Не дóлжно пренебрегать механикой, – писал он в раннем сочинении, – благодаря этому искусству мы можем выиграть много времени и удобства в жизни»[308]. Однако главным в науке для Спинозы были духовные блага. Овладеть высшим знанием значило достичь ни много ни мало состояния блаженства, а изучение природы было в действительности изучением божественного. «Чем более мы познаем естественные вещи, – писал Спиноза позднее, – тем совершеннее познаем сущность Бога»[309].

Вскоре после своего отлучения Спиноза начал писать что-то вроде ответа отвергшей его синагоге. Рукопись вылилась в «Богословско-политический трактат», ставший революционной работой, которая в отличие от более известной «Этики» была понятна людям, не слишком сведущим в философии. Современные философы в основном игнорируют «Трактат», вероятно из-за того, что он преимущественно касается библейских вопросов. И это достойно сожаления, поскольку эта книга – не только важная веха в западной мысли, но и бесценное введение в философию Спинозы.

Среди всего прочего «Трактат» содержит критический анализ Священного писания и защищает его главную идею, как понимал ее Спиноза. Посыл Писания прежде всего моральный, и никакой иной. «Бог не требует никакого иного познания о себе от людей через пророков, кроме познания божественной своей справедливости и любви, то есть таких атрибутов Бога, которым люди могут подражать известным образом жизни»[310]. К сожалению, это упустили из виду, и ныне «благочестие и религия заключаются в нелепых тайнах»[311]. Чтобы знать и любить Бога, настаивал Спиноза, не нужно исполнять каких-либо церемоний, верить сверхъестественным догмам и якобы «историческим» библейским повествованиям. Требуется лишь «чтить справедливость и любовь к ближнему»[312].

Спиноза относился к Библии как к сборнику документов, которые не меньше говорят о личностях их авторов, нежели о чем-то еще, и которые, следовательно, надлежит изучать с помощью инструментария литературной критики и истории. Такое исследование показывает, что ветхозаветные истории были придуманы в основном для того, чтобы побудить иудеев к принятию определенных ценностей. «И подобным образом должно понимать все доказательства Моисея, встречающиеся в пяти книгах, то есть что они не были извлечены из сокровищниц разума, но суть только манера говорить, благодаря которой он решения Бога сильнее выражал и живо воображал»[313]. Пятикнижие написано в форме увлекательных историй (например, о получении Моисеем каменных скрижалей), поскольку Писание «предназначено и приспособлено главным образом для простонародья»[314]. Что же касается обрядов и других правил жизни правоверных иудеев, то, как утверждал Спиноза, их первоначальное назначение заключается в том, чтобы после освобождения из Египта, в котором они были нецивилизованными рабами, дать евреям чувство самодостаточности и систему законов. Подобные предписания заполняли пустоту в отчаянные времена, но нынче они уже необязательны. По словам Спинозы, пророки могли иногда полагать, будто доносят до нас нечто большее, нежели полезные для жизни нравственные установки. Но всякий раз, когда они начинают блуждать в дебрях предсказаний, умозрительных богословских вопросов или сказок о чудесах, мы вольны игнорировать их, поскольку «пророки были одарены не душою более совершенною, но способностью более живого воображения»[315]. То же самое касается авторов Нового Завета.