Единственной книгой, которую Спиноза издал под своим именем, стали на первый взгляд посвященные чужому учению «Основы философии Декарта, доказанные геометрическим способом». Как можно видеть из названия, эта книга была скорее учебником, а не оригинальным исследованием, но она выходила за рамки школьного изложения Декарта. Местами выводы Декарта Спиноза подкреплял собственными аргументами. Иногда новыми были сами выводы, хотя в этой книге критические замечания о Декарте были несколько завуалированны. Может показаться странным, что Спиноза выказывал такое почтительное отношение к Декарту, тогда как на самом деле их идеи сильно расходились. Сегодняшнему читателю разница их взглядов кажется более существенной, чем сходство, но сам Спиноза смотрел на это иначе. Для него важнее была общность с Декартом. В те дни современно мыслящему философу и ученому следовало идти по стопам Декарта. Хотя Спиноза как-то и назвал «тупоголовыми картезианцами»[340] тех, кто не понимал его, сам Декарт был основным философом современности, с которым следовало считаться. Он был единственный философом, упомянутым в «Этике», за исключением ссылки на старика Сенеку и Буридана с его пресловутым ослом.

«Этика» Спинозы, как и его сочинение про Декарта, построена по модели Евклидовой геометрии. Каждая часть начинается с определений, за которыми следуют аксиомы или постулаты, а затем цепочки достаточно скрупулезных демонстраций различных теорем. Ранние мыслители очень редко пытались втиснуть свою философию в Евклидовы формы, заметным примером был живший в V в. до н. э. Прокл Диадох. Но для философии XVII в. влюбленность в геометрию стала, видимо, профессиональным риском. Как мы уже видели, безрассудная страсть Гоббса к геометрии не привела ни к чему хорошему. Случай геометриофилии у Спинозы был менее тяжелым, хотя заражение было реальным. Он заявлял, что его цель – «такое знание Бога, как и о треугольнике»[341], и его письма были напичканы геометрическими аналогиями сомнительной уместности. В «Этике» он намеревался «рассматривать человеческие действия и влечения точно так же, как если бы вопрос шел о линиях, поверхностях и телах»[342]. И, подобно Проклу, но в отличие от Гоббса, он излагал свои трактаты в основном в формате Евклида, а не в виде сплошного прозаического текста.

Спиноза признавал, что его псевдоматематический подход многих может шокировать своей странностью. Но доказывал, что, как бы то ни было, стоит двигаться этим путем. «Ибо, если бы люди ясно познали весь порядок Природы, они нашли бы все так же необходимым, как все то, чему учит математика»[343]. Другими словами, достаточно людям понять смысл работы Спинозы, чтобы они увидели: фундаментальные истины о мире, о Боге и даже о человеческих слабостях действительно можно показывать почти так же, как Евклид демонстрировал свои теоремы. К сожалению, люди этого так и не увидели. Как был бы опечален Спиноза, узнав, что даже величайшие его поклонники после более 300 лет исследований вынуждены признать неубедительность многих его доказательств. В них слишком много пробелов, логических ошибок и спорных предположений. Можно сказать, что сегодня мало кто из философов, которые сходятся в чем-то со Спинозой, согласны с ним потому, что их убедили его псевдоматематические выкладки в «Этике».

Тем не менее «Этика» насыщена яркими философскими размышлениями и стала заметным вызовом представлению, что Бог и природа существуют по отдельности. Хуан де Прадо и, возможно, другие марраны – современники Спинозы уже говорили о единстве Бога и природы. Подобное говорил и сожженный на костре в 1600 г. еретический монах и оккультист Джордано Бруно. Но никто раньше не пытался детально разобраться в идеях такого рода или объяснить их последствия для человека. «Этика» обеспечила современный Запад первой философски утонченной альтернативой картине мира, принятой иудаизмом, христианством и исламом. Более того, в этой альтернативе видное место заняла новая наука.

Гениальность Спинозы заключалась в том, чтобы, взяв традиционную идею единого и бесконечного Бога, довести ее до логического вывода. Он состоит в том, что нет места миру, отличному от Бога. Если бы природа являлась чем-либо отличным от Бога, рассуждал Спиноза, то она имела бы некоторые свойства, которых нет у Бога. Но как может абсолютно бесконечному Богу чего-либо недоставать? Грубо говоря, бесконечный во всех отношениях Бог должен заполнить собою мир, а это не предполагает, что он может существовать как-то отдельно, пусть даже в самом возвышенном смысле.

Тысячи раз в молодости Спиноза начинал утренние молитвы словами: «Слушай, Израиль: Господь-Бог наш, господь один». Повзрослев, Спиноза решил, что и природа, и Господь тоже должны быть «одним». Он был впечатлен «единством, которое мы видим повсюду в природе»[344]. Он утверждал, что такое единство было бы невозможно, если бы все сугубо разрозненные элементы природы не были «бесконечным и совершенным существом»[345]. Это немного напоминает знаменитую апорию Парменида: все нереально, кроме «Оно». Но сходство чисто поверхностное. Если Парменид утверждал, что нет ничего, кроме невидимого вечного и неизменного «Оно», то Спиноза с удовольствием принимал существование всего, во что верит любой заурядный человек, за исключением чудес и призраков. Парменид заявлял, что нет ни людей, ни земли, ни звезд, ни солнца. Идеи Спинозы были не столь вопиющими, но все же весьма сомнительными. Он стремился доказать, что все объекты в мире есть проявления, или «модусы», единой всеобъемлющей и божественной «субстанции».

«Субстанция» и «модус» были техническими терминами, возникшими в аристотелевской философии и все еще широко используемыми Декартом и его современниками. Грубо говоря, субстанция – это нечто, могущее существовать самостоятельно. В философском смысле кот есть субстанция, а его улыбка – нет, поскольку улыбка не может существовать без кота или какого-либо существа с лицом, иначе как в «Приключениях Алисы в Стране чудес» Льюиса Кэрролла. Как мы уже видели, Декарт считал, что существуют два радикально различных вида субстанций: физические и духовные. Кроме того, по Декарту, было бесчисленное количество субстанций каждого типа и каждая субстанция обладала бесчисленными свойствами, известными как «модусы». (По крайней мере, таков был обычный взгляд Декарта, хотя иногда он и отклонялся от него.) Спиноза же стремился показать, что лучшее определение «субстанции» уведет совершенно в другую сторону. Он определял ее как нечто, не требующее дальнейших объяснений своего существования или своей природы. Согласно Спинозе, из этого следует, что может быть только одна такая субстанция, и поэтому каждое дерево, человек, планета и дом являются ее модусом, а не самостоятельной субстанцией. Из этого следует также, что якобы фундаментальный разрыв между умственным и физическим, над которым так много работал Декарт, на самом деле иллюзорен. Единственная мировая субстанция имеет как духовные, так и физические аспекты.