— Кроме ваших подозрений, есть какие-то объективные причины для отказа?

— По большому счету нет. А мои подозрения, разумеется, в историю не вклеишь.

— Хорошо, я вас поняла, Иван Владимирович, — я спрыгнула с подоконника, погасила в пепельнице окурок и помахала рукой над столом, разгоняя облачка дыма. — Можете идти. И спасибо, что с Оксаной поговорили.

— Могу тоже продолжить, если вы настаиваете, — повторил он фразу, сказанную о Казаковой.

— Я подумаю и сообщу.

Психолог вышел. Я бросила взгляд на часы — время близилось к обеду, мне нужно просмотреть кое-какие документы и написать план завтрашней операции — предстояла сложная пересадка кожи. Ассистентом, пожалуй, Филиппа возьму, он в последнее время стал интересоваться именно этим направлением, так что ему будет полезно.

Телефон все время лежал экраном вниз — я так поступала всегда, чтобы потом, перевернув его, испытать радость от звонка или сообщения мужа. Не сегодня. Взяв в руки телефон, я не увидела ни пропущенных звонков, ни неоткрытых сообщений. Прекрасно… Но чего я, собственно, ждала после того, что сказала ему утром? Скорее бы уже начались занятия в институте, чтобы Матвей смог ощутить себя нужным. Я отлично понимала, как нелегко ему всякий раз провожать меня на работу и оставаться в квартире в роли домохозяйки. Я не требовала от него выполнения каких-то домашних дел, я бы и сама справилась, вернувшись, но Матвей по собственной инициативе взял на себя заботы о нашей семье. Я же всякий раз чувствовала себя довольно неловко и представляла, каково на самом деле мужу, привыкшему к совсем иной деятельности. Матвей, правда, говорил, что ему в удовольствие приготовить ужин, а все остальное продолжала делать приходившая трижды в неделю домработница, но я все равно надеялась, что, выйдя на работу, муж перестанет заниматься тем, чем не должен.

План операции я набросала довольно быстро, позвонила в ординаторскую и попросила Филиппа зайти. Мы обсудили все пошагово, немного повторили технику, Филипп задал пару интересовавших его вопросов и даже не попытался скрыть своей радости:

— Я сам постеснялся проситься ассистентом, — сказал он, закрывая блокнот, в котором делал пометки.

— Ну и зря. Если вам интересно это направление, так используйте каждый подобный случай, чтобы учиться и технику осваивать. Вы ведь не хирург-теоретик, правда?

— Я это учту. Еще раз спасибо, Аделина Эдуардовна.

— Спасибо скажете завтра, если в операционной не поссоримся, — улыбнулась я.

— Ну, мы с вами работали уже, думаю, ничего нового я о себе не узнаю, — рассмеялся и Филипп.

Когда он ушел, я решила закрыть окно и увидела на скамейке в самом начале аллеи Казакову, ее ни с кем было не спутать благодаря цвету волос. Она сидела согнувшись, опустив голову в сложенные на коленях руки, и, похоже, плакала.

Дни в пустой квартире стали еще более невыносимыми, чем в присутствии Захара. С ним можно было хоть парой слов перекинуться, теперь же я все время молчала и бродила по комнатам, как тень, бесцельно перекладывая вещи с места на место. От нечего делать перебрала все книги в огромном стеллаже, занимавшем всю стену в гостиной, отложила то, что можно было вынести вниз, на столик у комнаты консьержа, так в нашем подъезде было принято оставлять прочитанные книги, и их очень быстро разбирали. Такой буккроссинг… Расставляя протертые от пыли книги на полки, наткнулась на не так давно вышедшую работу Захара об истории русских революций. На обложке сзади была фотография мужа — Захар сидел на скамье у кирпичной стены и, забросив ногу на ногу, смотрел прямо на читателя. Я даже съежилась под его пристальным взглядом — надо же, никогда не замечала в нем способности вот так смотреть в самую душу. Было ощущение, что Захар словно спрашивает: «Ну что, дорогая моя, как тебе живется одной? Как тебе обретенная свобода? Не накушалась?»

Это было так больно… Как я могла мечтать о том, чтобы уйти от него? Ведь, по сути, Захар единственный близкий мне человек, который пытался что-то сделать для меня, который терпел мои капризы, по-своему заботился и никогда — в этом я была уверена — никогда не предал бы так, как я его. Я потеряла сперва Стаську, а теперь и его тоже и осталась совершенно одна. Я собралась поплакать, как услышала, что в кухне на столе звонит мобильный. Метнулась туда, на ходу врезалась плечом в дверной косяк, ушибла руку, охнула от боли и схватила трубку, даже не посмотрев, кто звонит.

— Настюша, добрый день, — полился из трубки голос Павла, и я вдруг заплакала:

— Где ты был?! Как ты мог пообещать и пропасть?! Пообещать позвонить — и исчезнуть, а? Что я должна была думать? Что ты меня бросил?

— Погоди… ты хоть выслушай сперва… — пытался пробиться сквозь мой словесный поток Павел, но я не хотела слушать, я хотела высказать все, что накопилось:

— Не хочу! Ты сказал — будем вместе, а потом пропал! Я уже все решила, а ты исчез и не позвонил! Как я могу тебе верить? Где ты был?

— Ты задаешь слишком много вопросов! — вдруг жестко перебил он. — Я пока не обязан отчитываться. Будем жить вместе, тогда и спрашивать сможешь. У меня были дела, сейчас я свободен и могу приехать, — уже другим, ласковым, как обычно, тоном проговорил Павел. — Хочешь, погуляем, такая погода хорошая?

Я умолкла и растерялась от такой перемены его настроения. Я не хотела гулять — сколько можно гулять, сколько можно выпить кофе, съесть пирожных, сколько уток накормить в пруду в парке? Мы не дети, чтобы дружить, держась за ручку. Если мужчине нравится женщина, он пытается хотя бы поцеловать ее, а Павел позволял себе лишь дружеские прикосновения губами к щеке. Я вдруг подумала, что, возможно, не так уж притягиваю его физически — толстая, высокая, неуклюжая… Но он убедительно говорил, что я — именно тот тип женщин, что ему всегда нравились… Тогда почему же он ни разу не сделал попытки сблизиться?

— Может, ты приедешь ко мне? — предложила я, и он сразу наотрез отказался:

— Нет, это невозможно.

— Почему? Я одна.

— Ты все еще замужем, Настя. Я не могу прийти в квартиру, где ты живешь с мужем, это неправильно. Мне будет неловко перед твоим мужем.

— Я не собиралась вас знакомить. И вообще — он у сестры сейчас живет.

— Дело не в том, где он живет сейчас, Настюша, — совсем мягко перебил Павел. — Дело в том, как я буду себя чувствовать в квартире, где он жил с тобой.

«Тогда пригласи меня к себе, — чуть не ляпнула я. — Можем к тебе в гостиницу поехать, что в этом дурного?». Но в глубине души я понимала, что говорить этого не стоит, чтобы не напугать Павла напором — у него может сложиться впечатление, что я озабочена постелью и умираю от желания оказаться там с ним. Пусть даже это так и есть на самом деле…

— А… что же делать? — произнесла я растерянно.

— Пойдем, говорю, гулять.

И я сдалась. Гулять так гулять, хоть вместе побудем.