— Ты сядь, — сказала я, уступая ему место, — а я уберу тут, пока не порезались.

Пока я сметала на совок осколки чашки, Сева так и сидел с приоткрытым ртом, машинально нашарив сигареты, но так и не сумев вынуть ни одной из пачки. Закончив с уборкой, я сама вставила Севе в рот сигарету и поднесла к кончику зажигалку:

— Затягивайся.

Он сделал затяжку, закашлялся и словно пришел в себя:

— Как… как это могло случиться? Где?

— Она у меня в клинике.

— Что она делает в твоей клинике? Опять перекраивает лицо?

— Нет, хотели устранить кое-что, но вот не успели. Ничего, отлежится — и все закончим.

— Деля, зачем? Зачем она это сделала? — Владыкин требовательно смотрел мне в глаза, а я не знала, что ему ответить.

Рассказывать о демонстративной попытке суицида из-за очередного любовника я не могла. Выдумывать чушь — стыдно.

— Сева, она очень несчастна. Ей не хватает внимания, заботы, и она пытается получить их таким вот образом. Хочет, чтобы ее жалели — это она воспринимает как заботу и проявление любви.

— Разве я ее не жалел? Я же любил ее, Деля, ну ты-то видела. Я ей такое прощал, за что любой другой убил бы. А ей было мало, мало!

— Она так устроена. Считает, что мужчина должен дать ей то, чего в детстве не дал отец.

— У тебя тоже не было отца. Разве ты требуешь от Матвея постоянного внимания?

— Я другая. Мне важна свобода и личное пространство, и я уважаю подобные желания других, потому не стараюсь влезть в чью-то жизнь глубже, чем меня там хотят видеть. У Оксанки же иначе. Ей нужно все, сразу, много.

— Деля, а я от этого устал, — горько сказал Сева, придавив окурок пальцем в пепельнице. — Устал, понимаешь? Я давал, сколько мог, а она не хотела довольствоваться этим и пыталась на стороне получить недостающее. Разве так живут в браке?

— Севка, ты прав. Ты совершенно прав, и я тебя понимаю. Но сейчас только ты можешь хоть как-то ее встряхнуть.

— Что, закончились кавалеры? — с кривой ухмылкой спросил он, и я буквально почувствовала, как у него до сих пор болит это.

— Не знаю. Наверное. Но это сейчас неважно. Помоги ей, Сева, я тебя очень прошу.

Я дотянулась до его руки и накрыла ее своей, сжала пальцы. Владыкин молчал, опустив голову, и я видела, как в нем борются два чувства — жалость к Оксане и страшная обида на нее.

— Сева… ну ты ведь ее любишь, я же знаю… помоги ей, она совсем с ума сошла, я не знаю, что мне делать.

Внезапно Сева поднял голову и, глядя мне прямо в лицо, жестко сказал:

— У тебя есть связи. Положи ее в психиатрическое отделение.

Я даже отшатнулась — столько злости было в его голосе:

— Да ты что говоришь-то… как — в психиатрическое?

— Молча. Сходит с ума — значит, ей там и место. А я не хочу больше связываться с ней.

— Сева…

— Аделина, ты не понимаешь, да? Она меня всю жизнь обманывала, врала, изворачивалась, терлась с каким-то мужиками, в дом их водила — а я терпел! Ты не понимаешь, насколько это унизительно?

— Но ты ведь терпел. Никто тебя не держал, ты мог встать и уйти — ведь так? Но ты не уходил, ты терпел, прощал! А сейчас, когда она совсем одна, когда она в очень тяжелом душевном состоянии, ты отказываешься ей помочь, хотя можешь.

— Аделина, прости, не могу. Ты зря приехала.

Я внимательно посмотрела ему в глаза и вдруг поняла — он прав, я зря приехала, зря заговорила об этом. Оксана много лет причиняла Севе страдания, от которых у него мутился разум, и он, любя ее, прощал и терпел. Но всему приходит предел, и Сева этого предела достиг. Разорвав отношения, он вздохнул свободно, пришел в себя и теперь, конечно, не захочет вернуться назад. И увидеть бывшую жену тоже не захочет. На что я рассчитывала, идя сюда, непонятно, видимо, привыкла считать Севу мягким и податливым. Ошиблась.

Я молча вышла из-за стола, взяла сумку, кое-как засунула странно отекшие к вечеру ноги в туфли и вышла, даже не попрощавшись. Владыкин так и остался сидеть в кухне, опустив голову и крутя в пальцах чашку с кофе, к которому даже не притронулся.

Я долго сидела в машине у дома Владыкина, пытаясь понять, как могла ошибиться в Севе и выставить себя полной дурой. Я хотела помочь подруге, но не учла, что ее бывший муж может этого не хотеть по ряду причин. Вот и не захотел. А мне надо брать себя в руки и ехать домой, там тоже хватает проблем, мною же и устроенных еще с утра. Матвей ни разу не позвонил мне за день, не написал. А что, если я приеду сейчас, а его нет? При мысли об этом по спине пробежал холодок, а кожа покрылась мурашками, и я машинально обхватила себя руками и зажмурилась. Нет, Матвей не такой, он не станет из-за пустяковой ссоры собирать вещи, это не в его характере. Он непременно ждет меня дома, чтобы как минимум поговорить и выяснить все. И мне нужно поторапливаться.

Сюрприз… Матвея дома не было. У меня противно задрожали колени, я сбросила врезавшиеся в ступни туфли и босиком прошла по комнатам. Мужа не было, но все его вещи остались на местах, от чего мне стало немного легче — значит, просто вышел куда-то. Судя по тому, что ужина в кухне не обнаружилось, ушел Матвей давно, возможно, сразу после меня. Ладно… с ужином сама разберусь.

Наскоро переодевшись и вымыв руки, я вернулась в кухню и занялась пирогом. Это было, пожалуй, единственное, что я делала быстро и хорошо. Рецепт теста достался мне от мамы — она тоже мастерски с ним возилась, потому что особых усилий это не требовало, а в начинку можно положить что угодно — от рыбных консервов до варенья. Пока в разогретой духовке поднималось тесто, я успела потушить найденную в холодильнике квашеную капусту, а для сладкого пирога засыпать сахаром мороженую клюкву — ее Матвей привез от матери. Через час квартира наполнилась запахом свежей выпечки, я заварила чай, бросив в чайник лимонные шкурки, как любил муж, сняла фартук и уселась с ноутбуком в кухне. Время близилось к девяти, Матвея все не было, и я начала нервничать. Позвонить? Нет, не буду. Подожду еще.

Так прошел час, потом второй… тревога и беспокойство все сильнее охватывали меня, в голове то и дело возникали кровавые картины, которые могут рисоваться только у хирурга — страшные автодорожные аварии, ножевые ранения, тупые травмы головы… О черт, ну позвони же ты ему и все выясни — но нет! Нет! Проклятый характер…

Когда в половине двенадцатого в двери повернулся ключ, я уже была совершенно невменяемой от собственных фантазий. На пороге кухни появился совершенно невредимый, живой и здоровый Мажаров с букетом садовых ромашек и бутылкой красного вина:

— А чем это у нас так пахнет? Вошел в подъезд, думаю — ну, кто-то пироги печет, а это, оказывается, меня так встречают!

Я расплакалась, уронив голову на ноутбук, и Матвей растерянно протянул:

— Деля… да ты что? Случилось что-то? — он положил цветы на стол, подошел ко мне и взял за руку: — Ну что ты?