Все начиналось с того, что прачки наполняли бельем большие корзины и на тележках лезли их в так называемую баню. Специально для этого Тремэн построил в Тринадцати Ветрах прямо у ручья, вытекавшего из небольшого пруда, навес, защищавший от непогоды. Для удобства под навесом были размещены большие камни, необходимые для стирки. В этом помещении под кудахтанье и болтовню прачек, под их песни и под стук колотушек и вальков белье замачивалось, намыливалось, выколачивалось на камнях, затем отжималось и складывалось в корзины в ожидании кипячения.

Кипячение – это особая процедура. Для этой цели Тремэн велел построить невдалеке от навеса сарай, в середине которого находился большой камин. В нем помещался огромный чан, а внутри него – пепел от соломы и гречихи. Все в этих местах знали, что это лучшее средство для стирки и отбеливания белья.

Самое основное в этой процедуре происходило в огромной кадке из округленных досок, похожей на бочку и расположенной на массивной подставке в виде треножника. Это своего рода бочка с очень широким входным отверстием, которое потом законопачивали смолой. Но перед этим белье укладывали в эту кадку так: сначала на самом дне размещали ветки остролиста, чтобы свободно осуществлялась циркуляция воды, потом клали кусок старого драпа, и только после этого – само белье. Причем на самый низ помещали самое тяжелое белье – шторы, скатерти, простыни, наволочки, салфетки. Затем клали более тонкое белье – юбки, рубашки, платки и так далее. На самом верху опять расстилали кусок старого драпа, на который бросали пепел от поленьев и лавровый лист.

В это время в котелке медленно разогревалась вода и пепел от гречихи. Как только вода становилась более или менее теплой, ее с помощью специального черпака, который похож на обыкновенный половник, но только огромных размеров, на два или три литра, переливали в кадку, и эта вода пропитывала белье до самого дна. Вода медленно стекала по стеблям соломы. Под котлом тем временем разводили костер, чтобы нагреть воду до кипения. Попозже в котел еще добавляли воды, и так несколько раз. Так и происходила процедура кипячения белья.

Прокипятив белье в чане один раз, воду затем меняли, и вся операция начиналась сначала. После семи смен воды чан открывали и доставали лежащее сверху тонкое белье, а для крупных и тяжелых вещей операцию проводили еще семь раз. Стоит ли уточнять, что в этот день, в течение которого все слуги в доме принимали участие в столь сложном деле, – кто возил тележки с бельем, кто поднимал котел или менял воду, – все вставали с самого утра, а к концу дня чувствовали себя усталыми, разбитыми и насквозь пропитанными горячим паром из бани.

На следующий день в баню возвращались тележки для перевозки, и белье, разложенное на абсолютно чистой плетеной соломе, направлялось для полоскания в большой воде. С облегчением прачки опять начинали болтать, воспрянув духом под сенью плакучих ив у ручья, наслаждаясь душистым ароматом свежевыстиранного белья.

В Тринадцати Ветрах лишь сама Агнес, Клеманс Белек, кормилица Адама и гувернантка Элизабет были, естественно, освобождены от этой тяжелой работы. Адель. Амель на правах крестницы также могла не принимать участия в стирке, но в данных обстоятельствах она обычно прикладывала руку к глажению, поскольку она обожала этот процесс. Именно ей всегда охотно доверяли глажение личного семейного белья, когда приходило время большой стирки.

Для этой цели в Тринадцати Ветрах была предусмотрена большая специальная комната – очень светлая, с наличниками на окнах, с двумя большими столами для раскладывания белья и с печкой, на которой можно было постоянно греть утюги на огне. Адель обосновалась за одним из столов и приступила к работе, по мере того как подвозили корзины с полей, где белье высушивалось.

Все пока складывалось наилучшим образом для осуществления коварного плана, который Адель наметила со своим братом-близнецом после того, как он передал ей предмет, украденный им в Овеньере.

– Ты не мог бы найти ничего лучше этого, малыш,– злорадствовала она. – Если после того как я сделаю, наконец, то, что задумала, брак Тремэнов не разлетится вдребезги, я буду самая последняя из всех дурех!

А план быт очень прост. Во время большой осенней стирки вместе со всем остальным бельем стирались также просторные куртки из прочной белой ткани типа парусины, похожие на те, что носят плантаторы в Сан-Доминго или на Мартинике, которые Гийом любил носить в жаркие дни, объезжая свои владения. У него их было что-то около дюжины, и Адель сразу приметила их в одной из корзин. Они лежали как раз сверху.

Она взяла первую попавшуюся и стала рассматривать ее со всех сторон вроде бы для того, чтобы расправить складки. Быстро посмотрев по сторонам и убедившись в том, что никто в настоящий момент не обращает на нее никакого внимания, она стремительным движением вытащила из кармана своего передника рубашечку Мари-Дус, которую накануне вечером выстирала, высушила, но, разумеется, не погладила, и засунула ее в широкий карман куртки Гийома… Затем, уже не торопясь, аккуратно разложила ее на столе и стала старательно расправлять ее руками. Естественно, один из карманов оказался странным образом вздутым.

– Посмотрите-ка! – вскричала она, обращаясь к Лизетте, горничной Агнес, которая гладила белье за соседним столом. – Что же это может быть? Видимо, что-то осталось в кармане, когда куртку отнесли кипятить.

– Просто удивительно! – ответила девушка. – Мадам Жервеза всегда так тщательно осматривает и сортирует все белье, перед тем как отправить его в стирку…

– Надо думать, кое-что все-таки ускользнуло от ее придирчивого взгляда! О!.. Да это рубашечка! Да какая премиленькая. Но что-то я не припомню такой у моей крестной. В таком случае что она делает в кармане куртки моего крестного?

Лизетта фыркнула с понимающим видом, но затем сердито покраснела:

– Может быть, именно он и подарил ее мадам? Или хотел подарить, чтобы она примерила ее перед ним… засунул в карман, а потом и думать об этом забыл, ведь у него и без того много дел!

Она опять захихикала. Но Адель не смеялась. Она подняла свои бесцветные брови:

– Ну-ка, посмотри!.. Разве это может быть рубашкой моей крестной?

Лизетта подошла поближе, чтобы лучше рассмотреть рисунок изящной вышивки на тонком батисте; непонимание и озадаченность отразились на ее лице, обычно таком безмятежном, слегка напоминающем бычье:

– Боже мой! Я тоже никогда не видела ничего подобного у хозяйки. А потом, что это здесь за буква?

– Совершенно очевидно, что это «М». Почему же вдруг у моей крестной, которую зовут Агнес, может быть белье, помеченное этой буквой? Нет, что касается меня, то я совершенно уверена, что это чья-то чужая рубашка…

– Но чья?.. О, Пресвятая Дева Мария! – воскликнула Лизетта, осознав, наконец, что все это может означать, – неужели у нашего хозяина есть какая-нибудь подружка?..Адель тут же прикрыла ей рот рукой:

– Тихо!.. Слушай, Лизетта! О нашей находке ты никому не скажешь ни слова. Зачем порождать сплетни? Конечно, было бы лучше, чтобы ты совсем никогда не видела этот кусочек ткани. Итак, лучше скорее забудь обо всем, что мы тут сейчас говорили. Договорились?