Дина не осталась в конторе. Но за обеденным столом она выразительно поглядывала на Нильса. Нильс предпочел обедать на кухне.

Иаков пытался задобрить Дину, чтобы она не сердилась из-за того, что вести дела в конторе остался Нильс. Он привозил ей из своих поездок маленькие подарки. Кусочек мыла. Брошку.

Пытался втянуть ее в общий разговор.

Однажды, когда все собрались в гостиной после обеда, он спросил у Дины, что она думает о новом короле Оскаре I.

— Мне хотелось бы попросить нового короля как-нибудь проверить все счета в нашей лавке, чтобы выяснить, куда пропали некоторые цифры, — с улыбкой ответила Дина.

Нильс встал и вышел. Матушка Карен вздохнула. Иаков нервным движением зажег трубку.

Иаков знал в Страндстедете одну вдову. У нее были тяжеловатые, но приятные черты лица и волосы с седыми прядями, собранные в пучок. Платье плотно облегало крепкое тело. Она жила одна в небольшом доме, пускала к себе постояльцев и немного шила для людей.

У нее Иаков находил утешение. К ней он мог приехать и облегчить свое сердце, поговорить.

Если во времена Ингеборг он брал карбас и уплывал в поисках развлечений, танцев и музыки, а иногда и кое-чего еще, то теперь он покидал Рейнснес, чтобы обрести покой и гармонию.

Потребности мужчин… Они неисповедимы и непредсказуемы.

Пришло лето 1844 года. Ползали муравьи, сверкало солнце, стояла тишина.

Матушка Карен приобрела для Дины народные песни, собранные человеком по имени Йорген Му, и языческие сказки, собранные Асбьёрнсоном и Му. К сказкам Дина даже не притронулась.

— Истории в Книге Ертрюд гораздо интереснее. В них нельзя угадать конца, как в этих сказках.

— В сказках совсем другая мораль, милая Дина, — объяснила матушка Карен.

— Какая?

— Сказки — это не слово Божье. В них главное — народность, народная мораль.

— А какая между ними разница?

— Слово Божье священно. Оно говорит о грехе и о спасении души. А сказки — это сказки, их рассказали люди. В них зло бывает наказано и добро торжествует.

— Но и Книга Ертрюд тоже написана людьми!

— У Бога были Свои посланцы. Свои апостолы, которые несли людям Его слово, — объяснила матушка Карен.

— Я знаю. Во всяком случае, Его истории интересней, чем истории Асбьёрнсона и Му! — заявила Дина.

Матушка Карен улыбнулась.

— Очень хорошо, милая Дина! Но ты не должна называть Библию Книгой Ертрюд! И не надо сравнивать слово Божье с языческими сказками! — примирительно сказала она.

— Книга Ертрюд, Библия, очень выигрывает от такого сравнения, — сухо заметила Дина.

Матушка Карен поняла, что Дина вряд ли может подняться до философских дискуссий или богословских бесед. Ну что ж, пусть будет так.

Дина играла на виолончели и ездила верхом с Фомой. В пакгаузе Андреаса встречалась с Ертрюд.

Каждое утро на столе в беседке были видны красные круги от рюмки.

Забравшись на бузину, она следила за судами во фьорде. Приезжих было мало. А те, что приезжали, казалось, прибыли с другой планеты.

Дина сделала свои выводы относительно поездок Иакова в Страндстедет. Слухи долетали до нее через стены людской и вообще с ветром. Она подхватывала кое-что здесь, кое-что там. Несколько раз шепот обрывался, когда она появлялась в комнате или проходила мимо. Даже у церкви.

Она стискивала зубы.

Подошла осень.

По темному морю гуляли белые барашки, холодный ветер колол лицо ледяными иголками. Луна была белая, круглая, и сполохи северного сияния прогоняли со звездного неба злые силы.

Снег и дождь чередовались друг с другом. Горные дороги стали недоступными, по ним не могли пройти ни люди, ни лошади. Хорошо было тем, у кого были лодки. Хотя и на море гуляли ненадежные ветры.

То они задували с севера. То гнали с запада тяжелые волны и неприкаянных черно-синих бакланов.

Дина не спала всю ночь. Но, против обыкновения, она не встала и не ушла в беседку в своей волчьей шубе.

Ночь предвещала ненастье. Ясное небо и северное сияние сопротивлялись приближающемуся шторму.

Дина лежала на высокой кровати и, откинув полог, глядела в окна на жалкие остатки света, из-за которых небо казалось выцветшим и бесконечно далеким.

Неожиданно сквозь закрытую дверь в залу вошел Иаков. Подошел к кровати. Он хромал.

Лицо у него было худое и измученное, он протягивал к ней руки, как будто молил о милости.

Иаков снял с себя только один сапог, поднятый им шум мог разбудить весь дом.

На его бледном лице была печать предательства.

Дина позвала его. Но он не ответил. А потом было уже поздно. Его сменил жалкий двойник. Весь день Дина поглядывала на пролив, ожидая посланца из Страндстедета.

Я Дина. Иаков говорит одно, а делает другое. Необъезженный жеребец. Он знает, что принадлежит мне, и боится, как бы я не узнала, что он хочет улизнуть от меня. Семь раз он лгал, чтобы улизнуть от меня.

Уже ничего нельзя изменить. Люди как времена года. Иаков вот-вот станет зимой. Мне нанесли удар. Я почувствовала боль. Но все исчезло в том безграничном, что я всегда ношу в себе.

Я брожу из комнаты в комнату, между предметами и людьми. Могу заставить людей натыкаться друг на друга. Они плохие игроки. Ничего про себя не знают. От моих слов у них начинают бегать глаза. Людей нет. Я не хочу больше считать их.

Потрепанный двухвесельный бот с мокрым и замерзшим гребцом подошел к причалу. Иаков повредил ногу, его надо забрать домой, он лежит у вдовы в Страндстедете.

Дина не выразила ни малейшего удивления. Она тут же начала одеваться и приказала запрячь в сани Вороного.

Андерс хотел пойти в Страндстедет на карбасе. Женщине нельзя ехать через горы.

Дина шипела, как разъяренная рысь, и ждать не стала.

Андерс пожал плечами. На море творилось такое, что, может, Динино решение было и кстати.

Казалось, Дина уже с утра была готова к этой поездке. Теперь ей оставалось только закутаться в шаль, завернуться в овчину и сесть в сани.

Матушка Карен и Олине больше опасались за Иакова, чем за рискованную поездку Дины.

Так сложилось, что Дина сама забрала Иакова из спальни вдовы.

Он веселился на пирушке, и ничто не предвещало несчастья. Но на крыльце он поскользнулся и упал с лестницы. Голень треснула, словно сухая ветка, сломанная ветром. Перелом был тяжелый, кость вышла наружу.

На его счастье, в Страндстедете в это время оказался доктор. Иаков выпил целую бутылку рома, чтобы заглушить боль, пока доктор промывал рану и накладывал шины.