Матушка Карен напоминала заморскую перелетную птицу, которая по непонятной причине осталась зимовать на севере.

От горя она сделалась совсем прозрачной, как хрупкое стекло. Темное время положило свои тени на его мягкий узор.

Она тосковала по Иакову. По его вьющимся волосам и веселым глазам. По Иакову, каким он был, пока в Рейнснесе все не разладилось.

Старость облегчала матушке Карен переход за черту, за которой обретались умершие. Прислуга думала, что она слегка помешалась. Она ходила, прихрамывая, по дому и разговаривала сама с собой.

На самом же деле она страдала от беспросветного одиночества и безнадежной тоски по прошлому.

Люди и животные. Хлев. Надворные постройки, лавка — все несло на себе печать этого одиночества.

Усадьба затаила дыхание и ждала, чтобы кто-нибудь заполнил пустоту, оставшуюся после Иакова.

Рейнснес — большое судно — плыл без кормчего и без команды.

И то, что Дина не спускалась вниз, а ходила по ночам взад и вперед по зале в своих подкованных башмаках, только ухудшало положение.

И в ее молчании всем чудилось что-то недоброе.

Андерс вырвался из этой обители скорби и готовился к лову на Лофотенах.

Матушка Карен написала Юхану, что он лишился отца, но дом у него есть. У нее ушла целая неделя на то, чтобы найти нужные слова. И избавить его от подробностей.

Было сделано все, чтобы спасти отца, писала она. И все-таки Бог призвал его к Себе. Может, Господь в Своей неизреченной милости понял, что для Иакова было бы невыносимо остаться одноногим калекой… Господь в Своей мудрости понял, что не по Иакову такая жизнь…

Когда письмо с печальным известием было отправлено, матушка Карен с трудом поднялась на второй этаж и постучалась к Дине.

Дина стояла посреди комнаты.

Она уже хотела отойти к окну и повернуться спиной, но матушка Карен мягко сказала:

— Ты все ходишь и ходишь по зале, а ведь от этого ничего не изменится.

Может, на Дину произвели впечатление белые дрожавшие ноздри матушки Карен. А может, ее беспокойные пальцы, которые в отчаянии теребили бахрому шали. Так или иначе, но Дина вышла из своей оболочки и неожиданно проявила внимание.

— Жизнь продолжается, милая Дина. Тебе надо спуститься вниз, взять дело в свои руки. И…

Дина жестом пригласила матушку Карен сесть за овальный стол, что стоял посреди комнаты. Он был накрыт золотистой плюшевой скатертью, отделанной по краю кистями, которые шевелились от сквозняка, тянувшего в открытую дверь.

Хрупкое тело матушки Карен тяжело опустилось на стул с овальной спинкой.

Этот стол и четыре стула к нему были привезены из Бергена в первый год, что матушка Карен жила в Рейнснесе. Она сама следила, чтобы дорогую мебель осторожно доставили на берег.

И вдруг старая женщина обо всем забыла. Словно она поднялась к Дине не потому, что уже не могла выносить одиночества и огорчения.

Она не сводила глаз с изогнутых ножек стола. Точно перед ней было что-то диковинное. Потом медленно, без всякого вступления начала рассказывать историю этой мебели.

Дина прошла через комнату, закрыла дверь в коридор. И, взяв грифель и доску, села рядом с матушкой Карен. Сперва она, словно щитом, прикрывалась своей усмешкой. Потом усмешка исчезла. Дина слушала. Как будто всю жизнь хотела услышать именно эту историю.

Матушка Карен рассказывала о светлой мебели с изысканной обивкой на стульях. Иакову казалось, будто эти стулья похожи на женское тело с изящной талией и пышными бедрами.

Палец матушки Карен скользнул в небольшое отверстие в верхней части спинки. Оно было вырезано в форме сердца. Старая прозрачная рука погладила скатерть на столе и грустно задержалась на пятне, прожженном сигарой.

— Это память о тяжелых днях. Иаков очень страдал, когда остался вдовцом, — вздохнула она.

Без всякого перехода она стала рассказывать о своей сказочной жизни с отцом Иакова. О годах, прожитых в Париже и Бремене. О бесконечных плаваниях с горячо любимым мужем.

В конце концов она оказалась в Трондхейме и ждала его возвращения из Копенгагена. Но не дождалась.

Его судно потерпело крушение на юге Норвегии. Двенадцатилетний Иаков остался сиротой. Он заявил, что начнет плавать, как только вырастет.

Но больше всего матушка Карен рассказывала о полированных столах в больших праздничных залах. О зеркалах-рококо и знаменитых книжных шкафах. О многоярусных сундуках с потайным дном. Она говорила бессвязно и монотонно.

И постоянно возвращалась к той мебели, что привезла с собой в Рейнснес.

Эти стулья были обтянуты плюшем к свадьбе Дины и Иакова.

По распоряжению Иакова их перенесли из гостиной сюда, в залу. Чтобы Дина могла сидеть посреди комнаты и в хорошую погоду любоваться фьордом. Ему хотелось, чтобы она всегда и отовсюду видела прекрасные берега Рейнснеса.

Дина слушала, не меняя выражения лица. Часы в большой гостиной внизу пробили три раза. Матушка Карен очнулась. Она нежно посмотрела на Дину, очевидно уже забыв о рассказанных только что историях. Одиночество и заботы о будущем опять навалились на нее.

— Ты должна заняться чем-нибудь полезным, милая Дина! Нельзя только ходить по зале день и ночь. Усадьба требует забот. Люди не знают, что им делать. Время идет…

Дина подняла глаза на потолочные балки. Казалось, будто кто-то начал рисовать улыбку на ее лице, но бросил, потому что она не получилась.

«Почему я должна этим заниматься?» — написала Дина на черной доске.

Матушка Карен растерялась:

— Но ведь все это принадлежит тебе! — В глазах у нее было отчаяние.

«Где это записано?» — написала Дина.

Пальцы, державшие грифель, побелели.

Однажды после полудня Дина надела штаны для верховой езды. Как девчонка, съехала по перилам лестницы. Никем не замеченная, вошла в конюшню.

Опустив голову, Вороной прислушивался к ее шагам. Как только она вошла в стойло, он вскинул голову и начал перебирать ногами, потом губами схватил Дину за плечо и добродушно обнажил большие зубы.

Конь и женщина. Через минуту они были уже единым целым.

Их заметили не сразу. Они вылетели на дорогу, идущую вдоль берега, и скрылись за морскими пакгаузами и холмами.

Те же, кто успел их заметить, всплеснули руками. Уж не почудилось ли им? Неужели Дина и впрямь вышла из дому? Неужели это она промчалась сейчас на Вороном?

Сперва их охватила надежда. Потом тревога. Ведь они уже привыкли, что Дина не выходит из залы.

Фому тут же нарядили следить за ней. Он оседлал лошадь быстрее, чем когда бы то ни было. На его счастье, Дина уехала не в горы. Она скакала по черному берегу. Фома догнал ее, но приближаться не хотел. Не предостерег ее, когда она пустила Вороного в галоп. Это было бы ошибкой. Он держался на изрядном расстоянии.