Удивленный ропот пробежал над столиками «Айдиал Рум», когда в зале объявилась женщина без спутника. На голове – берет, на поясе – маузер.

– Герда, ты-то что здесь делаешь? – обратился к ней по-немецки какой-то тип, вскочивший со стула в глубине зала.

Оказалось, это Альфред Канторович, старый парижский приятель. Вместе они провели немало вечеров на диспутах в баре «Капулад». Канторович был высоким симпатичным парнем в круглых интеллигентских очочках. Именно он вместе с Вальтером Беньямином и Густавом Реглером сумел организовать работу Объединения немецких писателей в изгнании. Герда, Чим, Руфь и Капа часто бывали на его собраниях, где слушали стихи и смотрели короткие пьесы. Сейчас Канторович стал политко-миссаром 13-й бригады.

Герда села за его столик и представилась остальным интербригадовцам как специальный корреспондент «Се Суар».

– Журнал. Недавно начал выходить, – скромно добавила она.

Первый номер еще не появился в киосках, но все уже слышали о «Се Суар» – журнал должен был издаваться под эгидой компартии, а возглавил редакцию Луи Арагон.

То, что публика в кафе собралась из самых разных стран, можно было учуять по сигаретному дыму: «Голуаз блё», «Житан», дешевые сигары, «Пэл-мэл» и даже «Кэмел» и «Лаки страйк». Казалось, люди – это ручейки, стекающиеся отовсюду в одну большую реку. Французы, немцы, венгры, англичане, американцы… Границы между государствами словно стерлись. В Испании одежду, сшитую на родине, каждый менял на синий комбинезон или рубаху цвета хаки. Забудь о национальности – учила война. Для посетителей «Ай-диал Рум» Испания была воплощением всего истерзанного мира. Тут были рабочие-металлурги, врачи, студенты, линотиписты, поэты, ученые, как, например, биолог Холдейн, флегматик и резонер в летной куртке, купленной на Пикадилли. Герда почувствовала себя как дома. Из всех предложенных сигарет выбрала «Голуаз блё» и глубоко вдохнула, впуская в легкие дым так же охотно, как впускала в душу все новые идеи и ощущения.

– А Капа где? – спросил через какое-то время удивленный Альфред, привыкший всегда видеть их вместе.

Герда пожала плечами. Повисла пауза. Канторович не сводил глаз с выреза ее блузки.

– Я ему не нянька, – наконец ответила Герда с достоинством.

Валенсия была городом учтивым, щедрым, благоухающим. В те дни она являла собой самый приветливый из ликов войны. Все здесь были проездом куда-то и убивали время как могли. Сначала выходили на площадь Эмилио Кастелара с ее большими круглыми люками, обеспечивающими воздухом и светом подземный цветочный базар. Потом направлялись к гостинице «Виктория», где располагалось правительство Республики, чтобы разузнать последние новости. Обедали корреспонденты обычно в гостинице «Лондрес», особенно по четвергам, когда подавали паэлью. Метрдотель во фраке со скорбным видом ходил между столиками и приговаривал:

– Прошу извинить за качество обслуживания и блюд… С тех пор как всем заправляет комитет, стало совсем не то, что прежде.

Валенсийцы были любезны, жизнелюбивы и малость крикливы, вечно с шутками и прибаутками наготове. Герде, уже более или менее овладевшей языком, понимать их все же было трудно, но девушка быстро научилась вставлять в речь междометие «че», так что ее тут же принимали за свою. Некоторые люди умеют, не прилагая никаких усилий, нравиться всем. Это что-то врожденное, как, скажем, манера смеяться, тихо, как будто шутка собеседника – это ваш с ним общий секрет. Герда была из таких. Языки ей давались чрезвычайно легко. Любой акцент она воспроизводила с легкостью музыканта-импровизатора. Ругательства произносила так элегантно, что покоряла любого. Слушала собеседника, слегка склонив голову, будто говорила: мы с тобой заодно. Внешность Герды не совсем соответствовала устоявшимся канонам женской красоты, но война придала ей особое обаяние, обаяние выжившей. Тощая, угловатая, с высоко поднятыми ироничными бровями, неизменно одетая в голубой комбинезон или военную рубаху, она сводила с ума всех и каждого. Отсутствие Капы придало смелости ухажерам, и Герде самой стало нравиться принимать ухаживания. Официанты держали для нее лучший столик. Между мужчинами в ее присутствии вспыхивало глухое соперничество, все наперебой спешили предложить ей рюмочку, угостить чем-нибудь вкусным, рассмешить или пригласить на танцы в один из салонов на улице Тринкете-де-Кабальерос.

ТАНЦЗАЛ – ПРИХОЖАЯ БОРДЕЛЯ! ЗАКРОЕМ ПРИТОН РАЗВРАТА! – гласил черно-красный плакат, подписанный тремя буквами: ФАИ.

– Похоже, хозяин здесь – не анархист, – заметила Герда, когда кто-то перевел ей лозунг.

– Еще какой анархист. Из самых стойких, один из создателей этой самой Федерации анархистов Иберии.

– Как же он тогда держит такое заведение?

– Ну… поскольку запрет – прерогатива властей, он таким образом демонстрирует, что никто не имеет права им командовать. Ты же знаешь, как у них – «ни бога, ни хозяина».

Анархисты! Такие свои, такие надежные, такие человечные. Испанцы до мозга костей. Герда усмехнулась про себя.

Бывало, они спускались веселой компанией к пляжу Мальварроса поесть креветок и поглазеть на корабли. Это Герде нравилось больше всего. Сесть на песок и смотреть, как вытягивают на берег парусники из Грао. Рыбаки загоняли волов в море по колено, привязывали к их хомутам лодочные канаты, и животные выволакивали лодку на песок, пока сияющие волны обгоняли их и разбивались о берег. Герда могла часами сидеть на берегу, покуривая и глядя вдаль, а соленый ветер освежал кожу и воспоминания.

Однако она не отдыхать сюда приехала. Надо было собирать материал для репортажей. Герда теперь работала на себя. Под каждой фотографией стояла подпись «Фото Таро». Еще никогда в жизни она не чувствовала себя такой самостоятельной. Вот она присела на корточки под аркой внутреннего двора Института Луиса Вивеса, колени вместе, зрачки превратились в две точки, перед ней – колонна бойцов народной армии. Сфокусировалась на переднем плане, схватила перспективу. Щелк. В противовес военным сценам Герде нравилось снимать повседневную жизнь. Парочка пьет оршад в кафе «Санта Каталина», конкурс самодеятельных оркестров под диптихом, изображающим Мачадо и Гарсия Лорку, мальчишки обучаются искусству тореро. Валенсия стала ей родной. Она была городом компанейским, чувственным и гостеприимным. Голодным беженцам с линии фронта Валенсия казалась изобильным раем, землей обетованной, где прилавки ломятся от снеди. Но фронт с каждым днем становился все ближе, и с балконов на площади Эмилио Кастелара видны были толпы бегущих от массовых расстрелов крестьян из Малаги со стертыми в кровь ногами и перекошенными от ужаса лицами.

Герда долго не раздумывала. Ее аккредитация распространялась только на Валенсию. Поэтому она повесила на шею камеру и отправилась в отдел пропаганды Совета обороны, чтобы получить разрешение на проезд и сделать репортаж о многотысячных толпах беженцев с западного побережья Андалусии. Пропуск получить было не просто. Власти изучали каждое заявление чуть ли не под микроскопом, чтобы не пропустить ни одного самозванца, желающего воспользоваться ситуацией. В кругах европейской богемы вошло в моду нечто вроде военного туризма. Люди, искавшие сильных впечатлений и желавшие разогнать скуку, поселялись за счет информационных агентств в лучших отелях Валенсии или Барселоны, чтобы, словно зрители корриды, наблюдать из-за барьера, как испанцы убивают друг друга. Республиканские власти не могли такого допустить. Так что большинство корреспондентов вынуждены были подолгу ждать аккредитации и места в машине, жуя сигары, нервно стуча на пишущей машинке и требуя у телефонистки срочно соединить их с кем-то, с кем так и не удавалось поговорить.