– Не знал, что ты заделалась санитаркой, – сказал Капа с едва заметным ехидством. По губам пробежала кривая усмешка, полунежная-полунастороженная. Он был на нее обижен, хотя никакой конкретной причины вроде и не было, отчего делалось еще хуже.

– Раньше надо было приезжать, – парировала Герда, не уточняя, что он упустил – исход беженцев или свою судьбу.

Капа терпеть не мог этих двусмысленностей, ненавидел, когда она пряталась от него за бастионами своей гордости. В форме ополченки, бледная, величественная, как средневековая воительница, Герда показалась ему невыносимо прекрасной. Капа посмотрел на девушку, ожидая, что она еще что-нибудь скажет. Но сказать больше было нечего. Пока.

Шли дни, и лед между ними начал таять – несмотря на холодную погоду и благодаря искреннему товарищескому участию Теда и Нормана. Когда на Валенсию стали падать зажигательные бомбы, решено было перегнать грузовики госпиталя в одну старинную усадьбу неподалеку от города. Сам дом был чуть ли не в руинах. На лестницах не хватало ступеней, перила обвалились. У некоторых комнат в восточном крыле не было потолка. Бывало и так, что открываешь внутреннюю дверь, а за нею – чистое поле. Но кухня сохранилась. Здесь доктор Бетюн готовил раствор цитрата натрия, чтобы консервировать кровь для переливаний. Капе нравилось играть с детьми, он устраивал им театр теней на стенах, шевеля пальцами и белым платком. Герда с улыбкой смотрела на то, как он паясничает.

На вторую ночь она разулась и на четвереньках залезла в его палатку. Как только его рука коснулась ее кожи, Герда поняла, что сейчас произойдет именно то, чего она хочет. Крепкий, мужской вкус его губ, шепчущих нежные и непристойные слова, а снизу, между ее ног – движения медленные, уверенные, длящие до предела каждую ласку, сводящие ее с ума, заставляющие забыть обо всех принципах. В последний момент она посмотрела вверх, на потолок палатки, надеясь найти, за что бы ухватиться. Но не нашла. И почувствовала себя как никогда уязвимой. Быть свободной, защищать свою независимость, не принадлежать никому, влюбляться до невозможности – как все это сложно!

Она уже слышала об этом от Камилы, коренастой цыганки-гадалки и подрывницы:

– Детка, мужчину любить труднее, чем поезд под откос пустить.

Цыганка знала, о чем говорит. Ей пришлось пустить под откос не один поезд. Камиле шел пятый десяток, ходила она в черной юбке, с гладко расчесанными на прямой пробор волосами, затянутыми сзади в тугой пучок и заколотыми позолоченным гребнем. Сильная, как мул, женщина с железной хваткой, она привязывала ребятишек веревками себе к поясу и, когда они, измотанные дорогой, стонали и жаловались, что не могут больше идти, хлестала концом веревки, как коз, чтобы ускорили шаг. Но когда видела, что дети и вправду не в силах двигаться, сажала их по двое себе на закорки и тащила по очереди в гору, поднимаясь и спускаясь столько раз, сколько было нужно. Капа подшучивал над ней, когда видел, как она пьет вино из бурдюка залпом, не переводя дыхания, как дорожный рабочий. С Гердой Камила прекрасно находила общий язык, хотя была глуховата и говорила с жутчайшим андалусским акцентом. Цыганская душа.

Как-то раз Герда, желая подурачиться, протянула Камиле руку для гадания. Та развернула ее ладонь и осторожно провела по ней большим пальцем. Подержала между своими ладонями и мягко отстранила, так ничего и не сказав. Они пили кофе у вечернего костра. Рано утром Герда и Капа уезжали и пришли попрощаться. Они решили ехать в сторону моста Арганда, где шли ожесточенные бои.

– Что ты там увидела, Камила? – спросил Капа, не выпуская изо рта сигарету.

– Девочка у тебя горячая, мадьяр, но опасайся ее укусов. – У Капы на шее еще виднелся след вчерашней любовной баталии: синяк цвета баклажана как раз под левым ухом.

– Она должна была родиться вампиром, – пошутил он, изображая руками крылья летучей мыши, – вампиршей, точнее, и из самых опасных. Широкоухим складчатогубом.

– Будет хорошей женой, если сумеешь обуздать ее.

– А вот хрен вам! – ответила Герда на безупречном испанском.

Все посмеялись. Было забавно слышать, как очаровательная иностранка бранится точно погонщица мулов, не теряя при этом ни капли своего шарма. Ругательства в ее устах теряли всякий изначальный смысл, что только добавляло им пикантности. Слушать Герду было все равно что смотреть на ангорскую кошечку, гоняющую мышей, как заправская дворовая мурка.

– А что насчет будущего? – спросил Тед, которому уже не раз пришлось убедиться в удивительной верности цыганкиных предсказаний. Опустив голову на поджатые к груди колени, канадец сидел рядом с Гердой, и любопытство в нем боролось с застенчивостью. Тед всегда краснел при Герде, но Капу обожал, как старшего брата. Довольно скоро туманным днем в Париже им предстояло утешать друг друга, подливая вина и поддерживая пьяную беседу, в ожидании самого горького рассвета в своей жизни. Канадец был человеком честным и надежным. Он бы скорее умер, чем предал его или ее. Война стала для тонкой любящей души Теда настоящей пыткой. Камилу он спрашивал не просто так – это был вопрос ангела-хранителя, который, возможно, предвидел многое из того, что вскоре должно было произойти. – Ты ничего нам не нагадаешь?

– Ничего.

– Можете говорить что угодно, – подбодрила цыганку Герда, как всегда с уважением обращаясь к ней на вы. – Я все равно в это не верю.

– А во что ж ты тогда веришь, детка?

– В свои идеалы.

– Идеалы, идеалы… – пробормотала себе под нос Камила, как будто молясь.

– Ты нас заинтриговала, – подмигнул Капа цыганке, уверенный, что та пытается замолчать какую-то угаданную в будущем Герды любовную историю.

– Ну же, – настаивала Герда, – расскажите, что вы прочитали по моей руке. Мне интересно.

– Ничего, – повторила цыганка сурово, да еще и помотала головой, поднимаясь, чтобы уйти. – Ничего я там не прочитала, детка.

Они выехали на рассвете пасмурного дня, ехали по лужам, под мутным небом, смотреть на которое было так же тоскливо, как бросать последний взгляд на пропахший вчерашним сигаретным дымом гостиничный номер, в который никогда не вернешься.

Пейзаж за окном мог бы развеять грусть, если бы не рытвины и ухабы, из-за которых Герда и Капа то и дело бились головой о крышу машины. По пути на запад им то и дело встречались колонны раздолбанных военных грузовиков, набитых тюками. Попадались старые «паккарды» и танки. По мере приближения к Харамскому фронту движение и суматоха усиливались. По обе стороны гравийной дороги поднимались и зависали между землей и небом столбы черного дыма. Мятежники пытались перерезать шоссе Мадрид-Валенсия, чтобы оставить столицу без основного пути снабжения. Но республиканцы сумели защитить дорогу, буквально зубами вцепившись в мост Арганда. На закате Герда и Капа явились в штаб, который интернациональные бригады устроили в долине Мората-де-Тахунья, окруженной высокой пшеницей – вскоре ей предстояло полечь под шрапнелью. Но в этот час в лагере было спокойно.