И пока есть люди, которым недодано в жизни тепла, они будут идти в Ашрам, припадать к свежей – из-за цветов – могиле, преклонять колени перед простой кроватью и ощущать свою личную причастность к образу, созданному их воображением и целенаправленной, умной, расчетливой деятельностью Ашрама и его основательницы.

Многое говорит о четкой буржуазной расчетливости этой незаурядной женщины. Никакой восточной расхлябанности, все на деловую ногу – и годы невластны над ее детищем, оно так и не индианизировалось. Ауробиндо же здесь лишь символ, момент привлечения людей издалека индийской мудростью, а людей поближе знакомыми понятиями – йога, веданта и т. п. Нестабильные, неблагополучные, обойденные, они приходят из далека и из близи – и находят наконец то, чего подсознательно не хватало им всю жизнь.

Сами ограничения Ашрама продуманы весьма основательно – конечно, у кого бурная сексуальная жизнь, в том вряд ли бушует тоска по материнской руке, а если все-таки бушует, то немногого стоит отказаться от секса. Если же человека не пугает этот отказ, а о нем он узнает при первом же знакомстве с Ашрамом, значит у него что-то не вполне благополучно, не вполне нормально, а следовательно и легче почувствовать тягу в этот Ашрам.

Запрет курения обычен для всех сект, но в последнее время он все больше оказывается направленным против употребления наркотиков. При этом любопытна одна деталь, из которой становится ясным, что железная рука Матери держала не только рядовых ашрамитов, но и самого Ауробиндо. Оказывается, Ауробиндо любил курить трубку – наверное, ему хорошо думалось, одному, в замкнутом непроницаемом пространстве той комнаты на втором этаже, в душистом табачном дыму. Узрев струйки дыма, выходившие из недоступной им обители гуру, стали потягивать и ашрамиты – и тут же нарвались на жесткий реприманд Матери. Они попытались сослаться на пример Ауробиндо, и Матерь приняла меры – великому затворнику пришлось отказаться от любимой привычки.

Полный запрет политической деятельности – это, пожалуй, особенно интересная черта Ашрама, носящего имя одного из самых решительных политиков Индии. Может быть, и камни не падали с неба, и убийцы не стреляли друг в друга, а просто была женщина, сумевшая приручить и подчинить опасного еще в 20-е годы льва – опасность которого еще очень ощущалась в то переломное время, когда ушел из жизни неистовый лидер «экстремистов» Тилак, когда вступил на политическую арену Махатма Ганди, когда докатывались до Индии раскаты революционной грозы из соседней северной страны… «Мы ждем от Вас слова, Индия будет говорить Вашим голосом» – когда написал Тагор эти слова, обращаясь к Ауробиндо?

А Ауробиндо не только не дал этого слова, но даже с ближайшими учениками стал общаться лишь редкими записками. Зато каждый день являлась во плоти; энергичная француженка, поклонница символики цветов, жесткий организатор, сентиментальная музыкантша, посредственный художник, умный и дальновидный руководитель Ашрама, наниматель и контролер.

Буржуазная хватка и сентиментальность, сочетание практического ума и оккультного парения– все это, право же, нисколько не противоречит одно другому. И хотя во всей ее деятельности есть явно французское туше, но случайно ли вся структура Ашрама так сходна с израильским кибуци?

Мой менеджер возмутился, когда я сказал ему это – да, признал он, все внешне у нас как в кибуци, но человек из кибуци может взять в руки автомат и пойти воевать, а ашрамит этого не сделает никогда, даже ради защиты своей Родины.

Одурачены ли эти люди – те, кто в благоговении склоняется перед «лотосоподобными стопами Божественной Матери»? Нет, ибо она дает им то, чего они взыску ют. И утешение, и тепло, и веру.

А рядом сотни мастерских, отлаженно работающих на благо секты. За кров, за еду и одежду трудолюбивые ашрамиты, не оглядываясь по сторонам, в самоизоляции от огромной породившей их страны и ее проблем, пекут себе хлеб, возделывают поля, тачают ботинки, скручивают ароматические палочки, производят бумагу и печатают на ней, на всех языках (в том числе и на русском – в переводе некоего Димитрия фон Мореншильда) книги и журналы, полные благородно-велеречивых рассуждений о том, что только из над-сознания может придти к нам ответ на все вопросы бытия и быта. И с каждой стены Ашрама смотрят на них потухший лик Ауробиндо и внимательные глаза Мирры Ришар…

На этом фоне стоит ли удивляться тому, что капиталистический дух наживы то здесь, то там дает о себе знать в серых зданиях духовного братства? Расставаясь с Пондишерри, я лишний раз оценил его европейскость, ибо счет, выставленный мне богобоязненным менеджером за проживание в раю, был страшен; окончательная сумма почему-то ровно в десять раз превышала объявленную в рекламных буклетах. Но зато в верхнем углу счета красовалось такое изречение: «Мы становимся богаче не когда берем, а когда отдаем – Матерь».

В день отъезда, за завтраком, прислуживавший за столом мальчик невнятно шептал мне что-то на ухо, но так как он после каждого слова боязливо оглядывался, я долго не мог понять, чего он от меня хочет. Оказывается, он просил не класть чаевые в специально вывешенный для этой цели ящик, а дать ему лично, но не говорить об этом менеджеру (помните строгую надпись на дверях, что «прислуга чаевых не берет»?). Так предприимчивость администрации корректируется инициативой послушников Ашрама.

Впрочем, у кого повернется язык пристыдить мальчишку за попрошайничество, тем более, что знакомый нам уже англичанин-сценарист, второй месяц бездельничающий здесь из-за невозможности курить и хорошо знающий все сплетни гест-хауса, рассказал мне историю этого мальчика, дающую дополнительный штрих к идиллической атмосфере Ашрама. Мальчик этот считается сыном менеджера, хотя на самом деле он просто куплен им у бедных родителей. Родная мать время от времени приходит в гест-хаус и, плача, просит менеджера вернуть ей сына, но тот неизменно прогоняет ее. И надо сказать, что в этом наш менеджер идет по стопам Божественной Матери, которая никогда не позволяла детям, принятым в Ашрам, даже встречаться с их матерями – у них, говорила она, теперь только одна мать, это я!

И я согласен с нею – действительно, у человека может быть только одна мать.

На этой глубокомысленной ноте мы покидаем единственный город Тамил-Наду, ежегодно с энтузиазмом отмечающий День взятия Бастилии, и перемещаемся в обещанный в самом начале Ауровилль.

Как идея Ауровилль не может не восхищать. Город будущего, открытый людям всех религий, рас, национальностей, даже профессий. Город – спираль, город бескорыстного труда, город – красавец, воплощенная мечта лучших сынов человечества.

Недоброжелатели же, а их большинство, считают, что идея идеей, а воплощение хромает, а вернее и вообще отсутствует.

Истина, естественно, посредине. Города как такового нет, есть постройки-недостройки, есть немалый интернациональный контингент (недоброжелатели намекают, что его составляют среди прочих асоциальные и даже криминальные элементы).

Тамильские деревни, через которые «велосипедят», как сказал бы Игорь Северягин, разные голландцы и немцы, остаются чужими и великой недостройке, и монументальным соединениям науки и йоги, прославившим имя Ауробиндо Гхоша.