Лица очень интересны. Простых людей нет, все хорошо одеты, воспитаны, причесаны – и в тоже время все производят впечатление только что осиротевших. Есть и европейцы, но большинство индийцы, вернее индианки.

И в каждом в эти минуты, иногда долгие минуты неподвижности, полная отключенность от внешнего мира. И так и уходят они, отключенные, а не возвращаются в суету сует, едва распрямившись.

Палочками торгуют – или так отдают? я не приметил – в углу, это происходит как-то невидимо. Там же горит постоянный огонек, о который вы зажигаете свою палочку, прежде чем поставить ее в одно из множества гнезд вдоль надгробия или в непонятный, отдельно стоящий железный кораблик с дырочками. Я попытался выяснить символику кораблика, но старичок сказал, что это просто кораблик и ничего больше.

Глубоко в земле под самадхи лежит якобы не разложившееся тело Ауробиндо. Над ним в течение 23 лет был золотой речной песок, отобранный где-то по заказу Матери. Когда умерла и она, самадхи открыли и вынули этот песок (теперь его раздают верным последователям – и что-то покалывающе-холодное проходит при этом известии по спине), а на место песка положили тело Матери, точнее посадили, так как она похоронена в сидячем положении. «Почему?» – спросил я. «Потому, что она умерла, сидя на кровати», – ответил мой старичок.

И мы пошли мимо застывших в горе и самоуглублении в одно из боковых помещений. Там, в нише, освещенная неярко, стоит небольшая застеленная кровать. В ногах ее, прямо на земляном полу лежат гирлянды цветов. Это кровать Матери, на которой и встретила она свой смертный час. И здесь, как во дворе самадхи, сидят абсолютно ушедшие в себя люди, сидят, видимо, подолгу. Другие приходят на несколько минут – садятся на пол, ложатся ниц, стоят, сжав ладони и молятся; ни любопытства друг к другу, ни скучающей рассеянности – все со своими проблемами, но отдающие их кому-то высшему, кто поймет, защитит, приголубит.

Старичок ведет меня из здания Ашрама в другие дома, показывает спортивные залы, действительно прекрасные, демонстрирует учебные аудитории, где никого нет, ибо воскресенье, наконец приводит в дом, где когда-то сразу по прибытии в Пондишерри жил Ауробиндо, и где он впервые встретился с Миррой, будущей Матерью. Старичка начинает заносить – он говорит о том, как англичане следили за Ауробиндо (это, наверняка, правда), как они подсылали к нему убийц (это, мне кажется, сомнительно), а он силой своих йогических способностей распознал убийц и заставил их перебить друг друга (это совсем невероятно), а с неба тем временем из ниоткуда падали камни (это уже ни в какие ворота не лезет!).

В этом доме есть и второй двор, и мы проходим туда. Пустой, унылый, громадный двор покрытый мелким гравием. На длинной стене образующих его зданий выполненная в металле большая карта Индии с эмблемой Ашрама посредине.

Карту эту я видел уже на фотографии в кабинете старичка, где на ее фоне сидит в кресле Матерь, а рядом с ней – бывают же в жизни такие совпадения – три человека, на плечи которых судьба последовательно возложила нелегкую честь быть лидером страны: Неру, Шастри и совсем еще молодая Индира. Там, в кабинете, фотография мне очень понравилась, и я пожалел даже, что во всех собранных мной материалах нет ее воспроизведения.

Сейчас этот урбанистический плац два раза в неделю используют для коллективных медитаций (в другие дни медитации происходят возле самадхи). Сегодня вечером как раз предстоит такое собрание, и старичок приглашает меня принять участие, надо только в гест-хаусе взять специальный «пропуск на медитацию» – почему-то сразу же вспомнилось, как удивился Юрий Николаевич Рерих, когда в Загорске ему предложили обратиться за открытками к «отцу-киоскеру».

Старичок показывает мне библиотеку Ашрама, проводит по тихим залам с портретами мертвого Ауробиндо – хорошо все-таки, что наши юноши и девушки не занимаются под фотографиями, скажем, Есенина в гробу! В отдаленной комнате коллекция старинных рукописей, в других подаренные библиотеке книги на немецком, итальянском, особым спросом, похоже, не пользующиеся. Полка с книгами по российской истории – бедная и не то, чтобы специально тенденциозная, а просто отражающая односторонность дарителей. Неплохие подборки журналов, но опять-таки о нас они узнают лишь из каких-то зарубежных украинских изданий.

Из библиотеки мы снова идем в главное здание Ашрама, идем не просто так, а старичок задумал оказать мне величайшую честь – провести в личную комнату Ауробиндо, где тот жил затворником с 1926 по 1950 год. Обычно ее открывают для гостей Ашрама только 4 раза в году. На внеплановый допуск нужно чье-то высокое разрешение. В ожидании сидим у старичка в кабинете. Кто-то приносит кокосовый орех, и я долго тяну через соломинку его странную белесую жидкость Еще кто-то притаскивает тяжелый старинный альбом с подлинными фотографиями Ауробиндо – оказывается далеко не все они попали на стены Ашрама. Тем временем старичок радостно задаривает меня: во-первых, преподносит ту самую фотографию Матери, где она сидит у карты Индии с тремя премьер-министрами (я, ошеломленно – «Как Вы узнали, что мне ее хочется иметь?»), во-вторых, ловко смонтированное рукописное пожелание Матери на текущий год (оказывается она в свое время специально написала в разбивку цифры, из которых теперь и составляют любой необходимый год) и, в-третьих, и это тоже немалая честь, запечатанную бумажку с ее портретом размером чуть более почтовой марки. Там, внутри бумажки лежит лепесток цветка, которого она когда-то коснулась и тем самым через давнее это прикосновение как бы передается мне ее благословение. И я тронут этим проявлением симпатии и жаль как-то, что не чувствую я себя своим в этом ласковом Ашраме.

Но вот настает момент, и мы снова идем за угол – другие люди, но все так же сидят они перед самадхи или лежат отрешенно на теплом мраморе надгробья, так же тихо и грустно, несмотря на праздничную яркость цветов, снова сворачиваем знакомым путем и приходим туда, где застывают внешне благополучные мужчины и женщины перед массивным портретом Матери и ее опустевшей кроватью.

Слева от портрета незамеченная мною ранее винтовая полированная лестница на второй этаж.

Хочу не хочу, а волнуюсь. Все-таки предстоит войти в ту комнату, где родилось столько мыслей, где в полном молчании и самоизоляции жил долгие медленные годы некогда блестящий лидер нации, постепенно все больше уходивший в себя и в насыщенную тишину этой комнаты.

Комната и правда действует сильно, тем более, что не просто помнишь ее по фотографиям, но и вот они здесь, в этой же комнате, и ты видишь кресло на фотографии и переводишь глаза на это же кресло у шкафа и почти воочию видишь в нем слабеющие плечи Ауробиндо.

А при выходе, слева, уже за пределами комнаты большая глубокая ниша; это здесь сидел обычно Ауробиндо, и рядом садилась Матерь, когда четыре раза в год проходили мимо них молчаливой чередой ашрамиты, получавшие в эту минуту даршан своего гуру – удалившегося и от мира, и от них, В нише большой фотопортрет, снятый здесь, на этом самом месте – тот самый, где Матерь в платке, надвинутом на глаза, а Ауробиндо совеем старенький. И вот она ниша, и вот он диван, и сам ты как будто удостоен даршана.