Он ринулся в комнату, схватил то, что первым бросилось в глаза, — неубранную постель, и комом запихнул все в бельевой ящик. Стаканы, чашки и тарелки, которые постоянно с кухни перекочевывали в комнату, также не украшали интерьер, особенно те, в которых на чайных пакетиках появилась густая поросль мохнатой плесени. В его отсутствие Васька обожал рвать газеты на мелкие кусочки, и обычно капитан ему в этом не препятствовал — должны же быть у животного хоть какие-то недостатки? К тому же мышей у них не водилось и Ваську нужно было чем-то занять. Сейчас результаты кошачьего хобби были разбросаны по всей квартире — завтра должно было наступить воскресенье, и по плану он все равно собирался пылесосить… Собирать этот мелкий сор было уже поздно, но выглядеть в Машкиных глазах эдаким погрязшим в мусоре засранцем тоже не хотелось. Ну чего она удумала, на ночь глядя, в самом деле? Не могла до завтра подождать, что ли? Он бы и прибрался, и приготовил что-нибудь. А теперь…

Капитан рысью перебежал в кухню — там было почище. Сгрузил в мойку чашки, выбросил в ведро пенициллиновые кущи. Васькино конфетти валялось и здесь, и он схватил веник и быстренько загнал бумажки в угол. Потом плеснул на губку мыла и принялся перемывать посуду. Это занятие всегда его успокаивало. И сейчас оно подействовало на него замечательным образом. Мысли прочистились, и он даже повеселел. И чего, собственно, он переполошился? Это же Машка! Что она, бумажек на полу и немытой посуды не видела? Да они друг друга сто лет знают! Ну подумаешь, небольшой бардак. Да у всех в доме перед выходными бардак. К тому же она не санитарный инспектор, чтобы делать ему замечания. В конце концов, он не приглашал ее к себе на ночь глядя, она сама вдруг решила… Да, наверное, что-то у Махи с Вадькой, не иначе!..

Резкий звонок в дверь прервал его размышления. Не домыв последние две чашки, он пошел открывать. Распахнув дверь и придержав ногой кота, стремящегося любой ценой вырваться на свободу, он оторопел. На пороге стояли Машка и… Ритка. Меньше всего он жаждал сейчас видеть следователя Сорокину. Видимо, она тоже была не в восторге от встречи, потому как выражение лица у нее было сумрачным. К тому же она почему-то избегала смотреть ему в глаза.

— Ну, чего? — недовольно спросила Камышева, вдвигая капитана мощной грудью с порога в квартиру. — Чего ты так смотришь? Впускаешь нас или нет?

Растерялся не только капитан — кот тоже забыл, что нужно воспользоваться открытой дверью и ринуться вниз по лестнице, к выходу во двор, откуда доносились соблазнительные запахи и звуки.

— А ты давай, тоже двигай, а то хвост придавят. — Камышева шлепнула кота по морде мокрым зонтом и, перетащив через порог тяжелую хозяйственную сумку, брякнула ее на пол. В сумке подозрительно зазвенело.

— Заходи, — велела она все еще стоящей по ту сторону двери хмурой Сорокиной.

* * *

Такого замечательного воскресенья у нее не было уже давно. Чтобы никуда не нужно было бежать, чтобы не трезвонил телефон, чтобы Тима не вызвали на срочную операцию или дежурство, которое почему-то всегда выпадало на ее практически единственный выходной…

Она тихонько выбралась из постели и встала под тугие струи душа. Принимать контрастный душ для утренней бодрости ее научила Наталья. А что, если сегодня пойти вместе с Тимом в гости к Наталье? Идея показалась ей роскошной, но потом она вспомнила, что Натальи нет в городе. Наталья вообще носилась по всему миру, как будто это был и не мир вовсе, а так, собственный огород…

— Кать, ты скоро? Я кофе сварил…

Оказывается, пока она здесь раздумывала, Тим тоже проснулся. И успел сварить кофе. Катя в который раз удивилась расторопности любимого человека, быстро растерлась полотенцем, накинула нарядный атласный халат, купить который заставила ее все та же Наталья, и розовощекая, с сияющими глазами появилась в кухне.

У него были большие, осторожные и умелые руки, настоящие руки хирурга, сейчас занимающиеся тем, что удерживали над огнем джезву с кофе. Он пристально следил за поднимающейся ароматной пористой пеной и в то же время успевал заметить все: и ее хорошее настроение, и новый наряд, и влажные волосы, заколотые ею на затылке, который он так любил целовать… Он был выше Кати на полголовы, у него были очень темные глаза и почти черные, с неуловимым каштановым оттенком волосы. Звали его Тимур Отарович Тодрия, отец у него был грузин, а мать — украинка. Катю привезли на «скорой» во время его дежурства, и он говорил, что если бы знал, как все обернется, то никогда не смог бы копаться в ее голове… Он вообще частенько не понимал, что творится в Катиной голове, отчего она вдруг подозревает совершенно нормальных с виду людей в совершенно нечеловеческих, страшных преступлениях…

Впрочем, у Тимура Тодрия была совсем другая работа. Будучи нейрохирургом, он должен был спасать, вытаскивать с того света кого бы то ни было. И в силу специфики своей профессии на кого он только не насмотрелся! В самом начале, когда он только пришел в ординатуру, бандиты всех мастей и статуса попадáли в их отделение пачками. Так, в отделении, где он проходил практику, застрелили одного авторитета, уже идущего на поправку. Говорят, хирургу давали большие деньги, чтобы операция закончилась с другим результатом. Однако уважаемый доктор не согласился, чем изрядно попортил и себе, и близким нервы. Да и пациент в конце концов все равно умер. Пришла милая девушка с букетом, а через пятнадцать минут после ее ухода не подозревающий ничего дурного охранник обнаружил босса с аккуратной дырочкой посреди лба…

— Тим, а что мы сегодня будем делать?

Он осторожно перелил кофе в ее чашку.

— У меня были планы на сегодняшний день. Очень некстати этот дождь…

Катя с сожалением выглянула в окно. Ну почему дождь идет всегда исключительно по воскресеньям? Да еще весной, когда так хочется выбраться куда-нибудь на солнышко?

— У тебя в холодильнике лежит какой-то пакет и записка, — сказал Тим. — На всякий случай я сделал тебе к кофе бутерброд, — добавил он.

Катя посмотрела на бутерброд. Он выглядел чрезвычайно аппетитно. На поджаренном кусочке хлеба две шпротины, прикрытые прозрачным кружочком свежего огурца. По краю бутерброда шла художественная загогулина из майонеза, а поверх всего — источающая аромат веточка укропа. Это произведение хотелось съесть сейчас же и без остатка.

— Еще я сварил тебе два яйца. Всмятку.

Катя закрыла глаза и чуть не застонала. Бутерброд, два яйца… Проблема была в том, что она катастрофически набирала вес. В прошлом году, после больницы и отдыха на море, она весила почти на десять килограмм меньше. Конечно, то, что с ней случилось, когда ее пытались убить и она попала на операционный стол с тяжелейшей травмой головы, было ужасно. Однако все это прошло, забылось. Она была молода, здорова и быстро восстановилась. Сегодня она жалела лишь о том, что так же скоро прибавлялся утраченный ею вес. Почему-то Катя считала себя толстой — отчасти виной тому было общество, которое возвело в культ худышек, культивируя в огромном числе женщин комплекс неполноценности. Вот и Кате непременно хотелось быть худой, и не просто худой, а такой же совершенной, как фотомодели на обложках журналов. Однако заниматься фитнесом, пилатесом или просто ходить в тренажерный зал у нее не было ни сил, ни возможности. Ее работа частенько не оставляла времени даже на отдых и сон, не говоря уже о таких безусловно полезных, но отнимающих кучу времени вещах, как бассейн или утренняя пробежка. Частенько по утрам она с трудом заставляла себя проснуться. Тим был ее лечащим врачом, и замашки лечащего врача по отношению к ней не всегда нравились Кате. Вот как, например, этим утром. Кофе, бутерброд, забота Тима — это, конечно, замечательно. Но два яйца всмятку — явно лишнее. На сегодня она почти приобрела те самые формы, с которыми попала когда-то к Тиму на операционный стол и от которых так жаждала избавиться. Вся ее фигура округлилась, и от той появившейся после болезни подростковой угловатости, которой она так гордилась год назад, не осталось и следа. Потихоньку, понемногу она набирала вес. Постоянно обещала себе сесть на диету, но этому все время что-то мешало. То брала на работу кефир, а Лысенко приносил коробку конфет и кулек пряников, и ей, как единственной даме отдела, приходилось съедать конфету за конфетой, потому как Игореша недреманным оком следил, чтобы Катерине досталось не меньше других. Потом сесть на диету мешали то критические дни, когда шоколадки хотелось ну просто до помрачения рассудка, то дни рождения друзей… А сегодня, когда она в очередной раз посмотрела на себя в зеркало и решила — все, хватит, ничего не буду есть! — Тим приготовил ей такой аппетитный бутерброд, в котором наверняка куча калорий. Да еще в придачу яйца всмятку. Может быть, дело в том, что для Тима, как для врача, худой, бледный и больной суть одно и то же? И он стремится довести ее до цветущего вида выздоровевшего пациента, выписавшегося наконец из отделения по откорму дистрофиков? А может, в нем срабатывает еще какой-то неведомый Кате инстинкт?