Цена «освободительной миссии» была крайне высока; Молотов привел страшную статистику убытков, которые понес СССР в ходе войны: 1710 городов лежат в руинах, 70 тыс. деревень и 98 тыс. колхозов разорены, 6 млн зданий и 31 850 заводов разрушены, 25 млн человек остались без крова. Нарком не объявил количество человеческих жертв, которых было слишком много, чтобы официально признавать сразу после войны. Только после смерти Сталина заговорили правду: погибло 8 млн военных и 16 млн гражданских – 10% советского населения. Кроме того, десятки миллионов людей были ранены, овдовели, осиротели, оказались в плену или были угнаны в немецкое рабство. Естественно, советский народ считал, что именно ему принадлежит львиная доля победы в войне и соответствующие размеры компенсаций.

Помимо этого, Молотов сказал, что война испытала жизнеспособность советской системы, усилила народную поддержку власти и углубила целостность советского общества. Теперь надо, продолжал Молотов, восстановить советское хозяйство, особенно в районах, которые враг оккупировал и разорил. Нарком был уверен в успехе: «Враг помешал нашей мирной, творческой работе. Но мы наверстаем всё, как это нужно, и добьемся, чтобы наша страна процветала. Будет у нас и атомная энергия, и многое другое. ( Долгие, продолжительные аплодисменты, все встают. )». О будущем «Большой тройки» Молотов говорил куда осторожнее: «Теперь происходит испытание прочности англо-советско-американской антигитлеровской коалиции… Окажется ли эта Коалиция такой же сильной и способной к совместным решениям в новых условиях, когда возникают все новые проблемы послевоенного периода?» Но оратор выразил уверенность, что все трудности удастся преодолеть, как это было во время войны. Главной задачей внешней политики Советского Союза Молотов назвал укрепление сотрудничества с миролюбивыми странами и напомнил: «Пока мы живем в «Системе государств и корни фашизма и империалистической агрессии окончательно еще не выкорчеваны из земли, наша бдительность в отношении новых нарушителей мира не должна ослабевать»2.

Первым испытанием на прочность Коалиции стала лондонская встреча Совета министров иностранных дел в сентябре 1945 г. СМИД, куда входили американский госсекретарь, британский, китайский, французский и советский министры иностранных дел, был создан на Потсдамской конференции, чтобы обговорить мирные договоры с побежденными вражескими странами.

Главная задача первой встречи СМИД состояла в обсуждении условий мирных договоров для Болгарии, Финляндии, Венгрии, Италии и Румынии – пяти европейских государств, воевавших на стороне Германии. Советской делегации было поручено проследить, чтобы все пять договоров обсуждались одним комплексом. Поскольку подписать мирные договора могли только признанные правительства, было необходимо добиться, чтобы Запад признал просоветские правительства Болгарии и Румынии. На случай если западные страны заявят, что болгарский и румынский режимы не представительные и правительства необходимо переизбрать, у советской делегации была директива поднять в ответ тему Греции, где прогрессивные – т. е. возглавляемые коммунистами – силы, освободившие большую часть страны от немецкой оккупации, были подавлены реакционным прозападным руководством. В отношении итальянского мирного договора советская делегация была уполномочена поддержать притязания Югославии на адриатический портовый город Триест и добиться участия в опекунских советах, которые были учреждены ООН для управления бывшими итальянскими колониями, в частности Триполитанией (Западной Ливией). Кроме того, Советы добивались создания Союзного контрольного совета для Японии, где Сталин стремился застолбить оккупационные права СССР.

СМИД открылся 11 сентября 1945 г. и начался в достаточно дружественной атмосфере. В качестве жеста уступки Молотов согласился, чтобы французский и китайский министры иностранных дел участвовали во всех обсуждениях. Эта процедура отличалась от принятого в Потсдаме соглашения. По нему Китай и Франция могли участвовать только в дискуссиях, посвященных мирным договорам с теми странами, против которых они воевали (в результате Китай исключался из всех переговоров, за исключением небольших стран Оси, а Франция – из всех, кроме итальянских).

Открытие прошло успешно, но вскоре начались споры. Для начала англичане и американцы стали упорно отказываться признать правительства Болгарии и Румынии и, как и ожидалось, потребовали, чтобы итальянский договор обсуждался отдельно. Появилась вероятность, что западные страны могут решить подписать договор с Италией, и не получится заставить их обсуждать договоры одним комплексом, что автоматически влекло за собой признание болгарского и румынского режимов. Сталина эта перспектива не встревожила. «Что может случиться в таких условиях? – телеграфировал он Молотову 13 сентября. – Тогда у нас будет прецедент. У нас появится возможность в свою очередь добиваться мирного договора с нашими сателлитами без союзников. Если такой поворот будет означать, что нынешняя сессия [СМИД] закончится без принятия решений по основным вопросам, то нас такой итог тоже не страшит»4.

Молотов продолжал настаивать на равноценном варианте – Запад признает Болгарию и Румынию в обмен на прогресс в итальянских переговорах, – но безрезультатно. 19 сентября он спросил у американского госсекретаря Джеймса Ф. Бирнса: «Почему в Греции, в отличие от Румынии, американцы не хотят переформировывать правительство до выборов? Видимо, американцы не хотят мешать англичанам, но хотят мешать Советскому Союзу в Румынии»5. Похожими репликами обменялся Молотов и с Эрнстом Бевином, британским министром иностранных дел. Но, как и Бирнс, тот отказался признать греческую аналогию и сказал, что воздержится от признания болгарского и румынского правительств до тех пор, пока в этих странах не пройдут свободные выборы.

Еще одним камнем преткновения в СМИД стало советское требование об установлении опеки над Триполитанией. Как утверждает британский протокол беседы, на пленарном заседании 15 сентября Молотов взволнованно заговорил о Триполитании: «Советское правительство настаивает на своем праве активно участвовать в управлении итальянскими колониями, поскольку Италия напала на Советский Союз и нанесла ему огромный ущерб… Россия хотела бы иметь базы для своего торгового флота в Средиземном море. Мировая торговля будет развиваться, и Советский Союз хотел бы принимать в ней участие… Советский Союз обладает большим опытом в установлении дружественных отношений между различными нациями и готов использовать этот опыт в Триполитании. Мы не предполагаем вводить советскую политическую систему в Триполитании. Мы предпримем шаги для создания демократического правительства»6.

Что касается СССР, то американцы пообещали ему часть итальянских колоний еще на сан-францисской конференции в честь основания ООН; оставалось лишь обсудить практические стороны. Но на встрече СМИД не было никаких признаков того, что американцы или англичане готовы отдать Триполитанию под советский контроль. Молотов, получивший от Сталина четкие директивы: добиться хоть какой-нибудь уступки, продолжал обсуждать советскую позицию на личных встречах с Бевином и Бирнсом. 23 сентября он возмущенно заметил Бевину: «Пока шла война… у Советского и Британского правительства были споры, но они сговаривались. Советский Союз был, видно, нужен. Как только война окончилась, против Советского Союза принимаются всякие меры! Не потому ли это происходит, что Советский Союз уже не нужен больше как равный партнер своих союзников?»7 Разговаривая с Бевином 1 октября, Молотов попробовал совершить обмен: архипелаг Додеканес достанется Греции, а Триполитания уйдет под советский контроль. Получив категорический отказ, он горько сказал, что англичане не желают отдавать СССР «ни клочка Средиземноморья»8. Бирнс выслушал своего советского коллегу сочувственно, но американская тактика состояла в том, чтобы уйти от обсуждения советской роли в международном совете, который будет следить за опекой над проигравшими странами.