Контрразведчики ближнего круга словно ослепли и утратили разум. Они бессмысленно бродили по двору, натыкаясь друг на друга, и трясли головами. Пытались зажимать уши ладонями. Кто-то достал пистолет и беспорядочно начал стрелять во все стороны, бессмысленно и бесцельно…

Саблин чувствовал, как слабеют его ноги, и сам был готов упасть, но угасающим сознанием различил, как Урядников, с лицом перекошенным, залитым кровью, что обильно текла у него из носа, вдруг рванулся вперёд, пробежал с десяток метров и метнул гранату. Точно в центр дьявольской чаши.

Прапорщик всегда был лучшим гранатомётчиком.

Взрыв гранаты потонул в грохоте, наполнявшем больничный двор, но следом рванул метан, и сразу в мире разлилась оглушительная тишина.

А в глазах поручика Саблина померк свет.

— Чёрт бы нас всех побрал! Нет! Чёрт бы их всех побрал!

Подполковник Иоффе метался по своему захламлённому кабинету, и это были первые слова, которые услышал от него Саблин.

Вчерашний вечер и ночь поручик провёл в лазарете. Как и кто доставил его в больничную палату, в памяти не сохранилось. Смутно помнил, что в руку ему воткнули иглу и по резиновой трубке капали прозрачную жидкость из флакона на стойке. Сознание то появлялось, то пропадало, и поручик то видел смутные силуэты и слышал невнятные звуки, то проваливался в чёрную бездну. Потом чьи-то руки напоили его невыносимо горьким лекарством, и он впал в забытьё окончательно.

Когда очнулся, смог оглядеться. Сил хватило только на то, чтобы повернуть голову. Руки-ноги не слушались, тело было ватным. Но огляделся — типичная больничная палата. Голые беленые стены, койка, на которой он лежал, рядом вторая, пустая и застеленная. Между ними тумбочка. За окном вечерело, оконного стекла касалась ветка клёна с начинающими желтеть листьями.

Тут скрипнула дверь, некто приблизился лёгкой походкой, и Саблина вновь напоили. Теперь уже чем-то кисло-сладким. Но эффект оказался прежним, он вновь провалился в глубокий сон.

Зато утром проснулся с ясной головой и послушным телом. Только в горле пересохло и страшно хотелось пить. Саблин сел в кровати и тупо уставился на дверь, словно кто-то обязательно должен был из-за неё появиться. И угадал. Появилась замотанная бинтами башка. Под бинтами сияла идиотской ухмылкой усатая, заросшая щетиной, вся в синяках, но такая родная физиономия Урядникова.

— Что, ваш-бродь, живы будем — не помрём?

— Ммм… — попытался ответить поручик.

— Ага, — согласился прапорщик, — сам такой был. Щас сестричка придёт, всё сделает как надо.

— Наши живы? — наконец вытолкнул слова через пересохшее горло Саблин.

— Живы-живы! Ой, идёт, звиняйте, ваш-бродь… — и скрылся.

Дверь распахнулась, вошла медицинская сестра в строгом белом халате, со строгим лицом и в высокой шапочке с красным крестом. Тоже строгой. В одной руке сестра милосердия несла стакан с водой, в другой поднос, накрытый салфеткой. Подала воду:

— Пейте.

Саблин выпил стакан в три глотка. Сразу стало легче. Сестра тем временем сняла салфетку, на подносе оказался шприц и вата.

— Поворачивайтесь мягким местом ко мне, господин офицер, — скомандовала она тоном, не терпящим возражений.

После укола голова окончательно встала на место. Через час вымытый, выбритый, в форме с иголочки Саблин с аппетитом поглощал гречневую кашу с мясом. Галифе и гимнастёрка были выстираны и выглажены, и даже сапоги начищены до блеска. Поручик запивал кашу квасом и от души радовался, что подали эту простую русскую пищу, а не какие-нибудь польские или украинские разносолы. И, что остался жив, тоже радовался. Но медики!..

А ещё через полчаса услышал вот это — «чёрт бы нас всех подрал!»

Сегодня подполковник контрразведки напоминал не мудрого филина, а скорее тигра в клетке. Метался между столом и стеной, кружил по кабинету, извергая проклятия, притулился на стульчике в уголке, помалкивал.

— Никогда себе этого не прощу! — восклицал Иоффе. — Хоть бы и сто раз Москва позвонила, а не миндальничать нужно было, не во всенародный праздник играть, а хватать этих эскулапов в охапку — и прямым ходом, под усиленным конвоем тащить в клинику! За толстые стены, чтоб никакая гнида со своими адскими придумками близко не подобралась! И тогда все остались бы живы, работали, лечили людей. А теперь? Сорок один человек из прибывших, восемнадцать встречающих, десять моих сотрудников… нет, восемь, двое в тяжёлом состоянии в лазарете, но живы. Пока. Так вот, получается шестьдесят семь трупов. Это уже не говоря о том, что среди убиенных были известные люди…

— Что это было? — глухо спросил Саблин.

— Генератор шумов. Или шумовая пушка, если угодно. Можно и так назвать. То, что вы принимали за чашу, служило отражателем. Змея — системой подачи взрывчатой смеси на основе метана и кислорода. Ваш прапорщик слишком метко бросает гранаты. К счастью, этим он спас всех, кто к тому времени ещё оставался в живых, но, к сожалению, уничтожил улики. Граната попала прямо в центр чаши, и взрыв разнёс её на куски. Дело завершил подрыв метана с кислородом в системе. Но это не всё, был ещё один взрыв, незамеченный на фоне кошмарного грохота. Сработал самоликвидатор. Словом, теперь всё всмятку. Клубок оплавленных, перекрученных трубок и проводов. Сохранилась только голова змеи…

Саблин невольно вспомнил эту голову: круглый удивлённый глаз и круглый рот, так похожий на форсунку.

— А ведь я был около установки буквально за десять минут до случившегося, — задумчиво проговорил он. — И даже разговаривал с техниками, которые соорудили чашу и собирались устроить что-то вроде фейерверка. Так они, во всяком случае, заявили.

— Ну-ка, ну-ка, — сделали стойку особисты. — Отсюда как можно подробнее, Иван Ильич.

Саблин рассказал почти дословно, память у него была хорошая. Тренированная.

— М-да… — протянул Иоффе, выслушав, — жаль, что в этот момент там не было сотрудника контрразведки. Русский и поляк в нежном единении, при этом поляк, как я понял, отменно чешет по-русски. Как он сказал? Не извольте беспокоиться? Так ляхи не выражаются. И тут же «пламень жизни и свет знаний». Смех! Наш он, из Нижегородской губернии. Нахватался по верхам, потёрся среди медиков. А может, заставили выучить. — Пётр Соломонович схватился за любимую сигару, но тут же бросил её обратно в пепельницу. — И русский, молчавший, словно в рот воды набравший. Который, между прочим, подходит под описание одного очень опасного украинца. Наш это просчёт, Андрей Викторович, — повернулся он к Станкевичу. — Мы проворонили. Медперсонал прошерстили по волоску, сторожей, обслугу, а мастерскую эту… по ремонту оборудования…

— Так там и штата постоянного нет, Павел Соломонович, — подал голос подпоручик. — Накопится сломавшийся инструмент, койки, ещё что, они и подряжают человека на ремонт. Сделал работу — получи деньги. Долго никто не задерживался. Кто ж знал?..