class="v">Что, может, смерть близка.

Я мог давно не жить уже:

В бою, под свист и вой.

Мог пасть в соленом Сиваше

Иль где-то под Уфой.

Но там упал ровесник мой.

Когда б не он, как знать,—

Вернулся ли бы я домой

Обнять старуху мать.

Кулацкий выстрел, ослепив.

Жизнь погасил бы враз.

Но был не я убит в степи.

Где обелиск сейчас.

На подвиг вновь звала страна.

Солдатский путь далек.

Изрыли бомбы дочерна

Обочины дорог.

Я сам воочью смерть видал.

Шел от воронок дым.

Горячим запахом металл

Запомнился живым.

Но все ж у многих на войне

Был тяжелее путь,

И Черняховскому — не мне

Пробил осколок грудь.

Не я — в крови, полуживой.

Растерзан и раздет —

Молчал на пытках Кошевой

В свои шестнадцать лет.

Пусть всех имен не назову,

Нет кровнее родни.

Не потому ли я живу.

Что умерли они?

Чем им обязан — знаю я.

И пусть не только стих.

Достойна будет жизнь моя

Солдатской смерти их.

АЛЕКСАНДР ЯШИН

ДАЛЕКИЕ ПОХОДЫ

Желтые дороженьки.

Далекие походы.

Ноженьки вы, ноженьки,

Ботинки-скороходы.

Дубленые, солдатские,—

Шнурки в пыли багровой.

Подошвы ленинградские,

Уральские подковы.

Низы, лощины грязные.

Болото на болоте,

Завалы непролазные,—

А вы себе идете!

А вы себе шагаете

И удержу не знаете,

И горы вам не горы.

Озера не озера.

Дорог и троп исхожено —

Самим не надивиться!

Но нам было положено

Пройти по заграницам.

Сломить врага, пробиться

До вражеской столицы,

Чтоб воздухом свободы

Вздохнули все народы.

Над Польшей, над Румынией

Все шире небо синее.

Встречали нас со славою

Юнаки Югославии…

Пылят, пылят дороженьки.

Шумят речные воды.

Ах, ноженьки вы, ноженьки.

Ботинки-скороходы!

Суконные обмотки.

Железные подметки!

Земля вовек не видела

Уверенней походки.

ПОЭЗИЯ МОЯ, ТЫ — ИЗ ОКОПА

АНАТОЛИЙ АБРАМОВ

НАДПИСЬ НА КНИГЕ

«СОВЕТСКИЕ ПОЭТЫ,

ПАВШИЕ

НА ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЕ»

Это — наша судьба.

Это мы в этой книге.

Кто не мог в тех боях отпылать, отболеть

И погибнуть в огне,

Как Майоров, как Инге,

И в безвестной солдатской могиле истлеть?

Кто не мог оказаться

в застенке кровавом.

Как Меркулов,

на нарах царапать стихи

И за то, что считал он

и счастьем и славой,

Стать золою иль горстью могильной

трухи?

Но потом обрести

на планете зеленой

Чистый голос, в котором —

и правда и честь.

На планете,

почти что на смерть обреченной.

Но спасенной бойцами —

такими, как здесь.

ВИКТОР АВДЕЕВ

МОЕ СОВЕРШЕННОЛЕТИЕ

Мне восемнадцать было под

Москвой…

Сухих ветвей обугленные плети

Болтались на ветру. И все на

свете.

Казалось, брошено вниз головой.

Был черен снег. Враг прямо

в сердце метил.

Но я и оглушенным был живой —

Так начиналось совершеннолетье.

Мне восемнадцать было под

Москвой.

В разгаре девятнадцатой весны —

Судьба России, камни Сталинграда.

Могли ли отступить мы. если рядом

Тела однополчан погребены?

Не знали мы. что город был

закатом

фашистских орд, закатом всей

войны…

Я жить хотел — и верным был

солдатом

В разгаре девятнадцатой весны.

Двадцатилетье. Курская дуга —

Как радуга из подвигов и славы.

Налево — Курск, Орел в дыму —

направо.

Здесь враг впервые «тиграми»

пугал.

Прибита рожь