— Гуманизм, да? Приличия, да? А сам? У тебя совесть чиста? Думаешь, я не знаю, что ты спишь с внучкой деда Артема? Вся деревня о ваших шашнях базарит, мне не раз звонили…

— Так, забрала свои чемоданы — и чтоб больше я тебя не видел. И кстати! До вечера освободи мою квартиру, приедет Яшка, отдашь ему ключи.

— В таком случае, буду с тобой судиться и делить имущество, нажитое в совместном браке.

— Угомонись, болезная. Квартиру мне подарил дед задолго до тебя, а хозяйство… — Георгий широко улыбнулся. — Угадай, кому все принадлежит?

— Твоей маме? — огорчилась жена.

— Логично. Но дед плевал на логику, он предвидел, что отчим захочет выжать из его трудов только деньги, спустив все с молотка. Он о людях думал, которых нельзя оставить ни с чем, ведь многие работали у него, а у меня так и вовсе подавляющее большинство. Да, радуйся, бизнес дедушка завещал своему единственному внуку.

— Ну вот…

— Без «вот», неплохо бы тебе законы знать. Все, что получено по завещанию, не делится, это только мое. А доход, полученный в браке, делится на двоих…

У Леси хищно сузились глаза, Георгий с удовольствием наблюдал за реакцией жены, намеренно тянул главный хук.

— Вот видишь… тебе невыгодно разводиться.

— А тебе надо научиться дослушивать до конца. Мой дед был моим учителем, очень строгим и мудрым учителем и, умирая, думал о людях. Дед тоже был гуманистом. Ты ему с самого начала не приглянулась, как и мой отчим. Он думал, как обезопасить меня, а значит, и наше деревенское царство. И придумал! Конечно, проконсультировавшись с юристами. Я заключил с собственной бабулей договор займа, денег занял у нее столько, что не расплачусь до конца своей жизни. Теперь при разводе делить мы будем долг тоже поровну, ты тоже будешь платить, что справедливо. Ну, как? Сюрприз приятный? Не обмануло моего деда чутье, он здорово просчитал тебя. Странно, почему-то все мои знакомые тебя не любят, но это лирика. Далее. Детей у нас нет, так что… закатайте губы, мадам. Максимум, что я могу тебе оставить из гуманности, — парикмахерскую, а будешь права качать, и ее потеряешь. Затраты сделал я, тебе это известно. Чеки с расписками сохранил, а деньги на салон занял у… правильно, у бабушки! К тому же против тебя у меня есть козырь…

— Этот? — Леся показала ему его же телефон. — Уже нет козырей.

И снова ни на тон он не повысил голоса:

— Ты редкостная и неблагодарная дрянь. Убирайся. Я брезгую…

От искушения врезать ей по уху Георгия сдерживало сознание, что она для него ничто, пустота, зачем же тратиться зря? Еще побежит синяки фиксировать, потом в полицию. Да и Лесю больше бесило безразличие, он не давал ни малейшего повода броситься ему на шею, умолять, рыдать — стену воздвиг перед ней. И все же она открыла было рот, готовясь к активному покаянию, но не успела и одной буквы выговорить, в спальне появилась тяжелая артиллерия — бабушка Георгия:

— Гошенька, там приехал к тебе… А этой что надо?

Георгий, подтягиваясь с улыбкой до ушей, чтобы сесть, ибо предвкушал сначала ток-шоу, потом просто шоу, готовился к просмотру. Бабушка — женщина внушительных размеров, в их семье мелких не водилось, наверняка ее не было дома, когда примчалась Леся, иначе неверная жена не попала бы в спальню внука, а летела бы, переворачиваясь, вдоль дороги обратно в город.

Вчера, приехав домой, Георгий попросил бабушку собрать оставшиеся вещи жены до последнего пузырька. Леська специально не забирала кое-какие шмотки, а летом просила просушить верхнюю одежду на солнце — в селе это сделать удобней. Видимо, предлог подсовывала, чтобы однажды вернуться в дом, но баба Таня надежно держала оборону. И вдруг неожиданность: внук, наконец, окончательно порывал с Леськой — большей радости трудно вообразить, она жаждала узнать причины такого решения, пристала к нему: что случилось? Пришлось живописать в красках. Ух, как хохотала Татьяна Яковлевна, до слез, но это не значит, что с Леськой она будет держать марку невозмутимой мадамы. И вот она в цветастом байковом халате и клетчатом фартуке, в вязаных шерстяных носках и тапках без задника, водрузив кулаки на внушительные бедра, в прямом смысле пошла в наступление:

— Ну? Чего приперлась, паскуда? Мы тебя кормили, одевали, обували, а ты? Рога наставляешь моему внуку?! А сегодня притащилась уговаривать, чтоб не бросал тебя? Шлюхам в нашем доме нет места! А ну, пошла отсюда, засранка!

Леся отступала от осатаневшей бабки так, чтобы между ними было хоть какое-то препятствие — столик, кресло, стул. Ведь старая карга, несмотря на почтенный возраст, ручкой махнет и голову с плеч снесет. Но и теряя позиции, очень хочется оставить последнее слово за собой:

— Да ваш Гошка сам изменяет мне с Иркой Балашовой! Плохо воспитали внука…

— Его дело мужское, раз жены в доме нет. Пошла вон, потаскуха! И попробуй еще раз подползти, гадюка, к моему дому, собак натравлю! Я старая, много мне не дадут ввиду старческого возраста, зато твою тощую задницу порву на портянки. Вон, подлюка, я сказала!..

Бабка схватила вазу и… не успела кинуть. Лесю волной смыло, а Татьяна Яковлевна плюхнулась на кровать и стала обмахиваться фартуком, ворча:

— Уф, давление поднялось… Ах, змея подколодная, пока я у соседей была, она тут как тут! Слышь, Гоша, а про Ирку правду сказала твоя гадина?

— Неправду, ба, — тяжко вздохнул Георгий.

— А чего так? Не мужик ты, что ли? Или у тебя к этой шкуре чувства остались? Гляди, Леську твою на порог не пущу!

— Да ну, ба! — брезгливо поморщился он. — Какие чувства, о чем ты! С Леськой все, конец.

— А с Ириной?

— А Ира у нас монашка.

— А-яй, монашка… — всплеснула руками Татьяна Яковлевна. — Ишь какая! А ты хоть пробовал к ней… ну, там… м? Ладно, ладно, молчу! Ты глянь на него — слова не скажи, сразу волком смотрит. Там парень к тебе приехал, на кухне пирожки кушает… этот… как его… Ку… Куприян, что ли…

— Куприн! — подскочил с кровати Георгий. — И ты молчала!

На торопливо одевающегося внука она смотрела с удовлетворением, умолчав о главном — давнишнем договоре с дедом Темой. А то и правда: слухи-то есть, на чужой-то роток не накинешь платок, но двое дураков даже сойтись не могут самостоятельно, подталкивать их приходится, на мозги капать.

* * *

— Заточил видос, как смог, — сказал Михей (так он представился). — Предупреждаю: видос сплошняком фуфло, ракурс ништяк, а качество…

— Ну-ка, ну-ка… — поправляя очки, придвинулась ближе к монитору компьютера Лидия Николаевна.

Молодой человек, явно больной анорексией — до того худющий, с козлиной бородкой, которую еще и выщипали, сначала показал количество обработанных кадров, потом вернулся к первоначальному.

— Все равно не понятно, что это, — обведя на мониторе интересующую ее область, досадливо сказала Лидия Николаевна. — Можешь определить?