— Тебя ждала…

— Я тебя просила ждать?

И прошествовала мимо матери прямиком в кухню, Полина Сергеевна поплелась за ней, робко поинтересовавшись:

— Почему не брала трубку?

— Не до тебя было.

Дочь поднимала крышки кастрюль, нюхала и закрывала, видно, не устраивали блюда, приготовленные матерью.

— Садись, я подам, — сказала Полина Сергеевна.

Она только и делала, что подавала, убирала, мыла, стирала, пылинки сдувала, защищала, утешала… А в знак особой благодарности получала черствость и хамство, как в этот поздний вечер:

— Сколько раз просила не класть в мясо чеснок! Ты назло?

— Там нет чеснока.

— А почему воняет? И мягкое… Я люблю отбивные с корочкой.

— Я приготовила к твоему приходу, но ты…

Одним брезгливым движением Ева излишне резко отодвинула тарелку, которая заскользила по столу, не удержалась на краю и разбилась. А дочь вскочила со стула, истерично процедив матери:

— Жарить надо, когда я прихожу, а не заранее!

И ушла в свою комнату. Полина Сергеевна ни разу не вздрогнула, даже когда тарелка грохнулась об пол, не впервой ей сносить бешенство Евы, значит, что-то не получается у нее. Женщина опустилась на колени, встряхнув отбивную, положила ее на чистую тарелку, остальное смела на совок и выбросила в мусорное ведро. Потом под краном помыла мясо и положила на сковородку — завтра сама съест, раз принцесса Ева отказались. Идя в свою комнату, она приостановилась, услышав, как дочь разговаривает по телефону:

— Я же извинилась! Да успеешь выспаться, в конце концов, я хочу знать результат… Да, так срочно. Веник, ты пасешь ее уже неделю… Мне нужен компромат на эту девицу, убойный компромат… Она только выглядит святой, на самом деле еще та штучка… Ну, есть подозрение, что она подличает, работает на конкурентов… Это моя коллега, а что?.. Конечно, промышленный шпионаж, вот я и хочу, чтобы ты узнал про нее все, вплоть до того, с кем в постель ложится… Кое-что? Ну, хоть кое-что… Почему не сейчас, а только завтра?.. Ладно, завтра в половине второго у кладбища… Мне так хочется. Гудбай.

Полина Сергеевна отправилась в свою комнату, не понимая, откуда в дочери все это? Она же не живет, а варится в каких-то безумных идеях, чужих отношениях, ненависти, злобе, у нее непонятный смысл жизни — как будто стремится к какой-то цели, но куда именно? Полина Сергеевна беззаветно любила Еву, да и любит, но это не значит, что не видит, какое чудовище выросло! Чудовище, которое портит жизнь всем вокруг и себе в том числе.

Его разбудил аромат свежезаваренного кофе, он повел носом, не открывая глаз, недовольно поморщился, потому что Георгий терпеть не может запахи еды в спальне, не место им здесь. Нет, запах кофе не приснился. Приоткрыв веки…

— Фу, попрыгунья! Какой поганый сон… — промямлил Георгий, поворачиваясь спиной к неожиданности, сидевшей на краешке его постели.

А как еще он должен реагировать на расфуфыренную Лесю? Она взяла его обеими руками за плечо и попыталась развернуть лицом к себе, ей это удалось, правда, с трудом:

— Гоша!.. Ну, повернись… пожалуйста…

— Чего тебе, попрыгунья-стрекоза?

Понимая, что поспать ему больше не удастся, Георгий поддался усилиям жены, лег на спину и уставился на нее… насмешливо! Примчалась! С утра! Наверное, решила: раз Гоша не убил на месте прелюбодеяния, то спустя ночь точно не убьет, ну, поскандалит, кулаком в ухо заедет — это маленькая плата за шалость. И кофе в постельку принесла — вот дура.

— Бабушка где? — зевнув, поинтересовался он.

То-то и оно! Бабуля жену внука не пустила бы в дом.

— Не знаю. Кофе? Глоток, м? — улыбалась Леся, поднеся ему чашку.

— С ядом? — Он скрестил руки на груди, мол, не буду пить.

Фальшивенько рассмеявшись, она отпила глоток, показывая, что яда в чашке нет, и протянула мужу, тот отвернул лицо в сторону, пробурчав:

— Значит, отравила только что, когда пила.

— Ну, как хочешь. Гоша, я приехала поговорить… (Он демонстративно зевнул.) Понимаю, ты злишься на меня… Не знаю, как это получилось… (Голосок Леси дрогнул, щас скупая слеза прольется.) То, что вчера ты видел, это глупая случайность, несерьезно, клянусь. Ну… ну, с кем не бывает? Как помешательство нашло! Я тебя люблю, просто… одиноко стало, такая тоска взяла… Сколько раз я уговаривала тебя жить в городе, но ты уперся в эти деревни, как водяной в свое болото! Мне тебя не хватает, вот и поддалась…

О! Из одного глаза Леси, как по заказу, все же выкатилась слеза, на второй не хватило слез. Георгий решил покончить со спектаклем для одного зрителя:

— Твои вещи в двух чемоданах, бабушка собрала то, что от тебя осталось, стоят в гардеробной. Назад чемоданы можешь не возвращать, дарю.

Его спокойствие и равнодушие задело ее. Леся готовилась к грандиозному скандалу, который, в сущности, можно умело свести к нулю, но для этого инициатором скандала должен выступить Георгий, а ему по барабану вчерашние скачки на кровати, и это не игра.

— Ну, прости, прости! — Леся упала ему на грудь, потом подняла лицо и якобы сейчас ее осенило: — А давай заведем ребенка? Ты же хотел…

— Заведи лучше кошку, собаку… Или нет, лучше рыбок, они не гавкают и выгуливать не надо.

Охладил. Леся не могла нащупать брешь в его состоянии, чтобы воздействовать прицельно, пока уловки терпели крах.

— Гоша, ты ведь сам меня толкнул…

— Щас буду хохотать, не смеши. Думаешь, если вчера вам обоим не накостылял, я тряпка и мною ты можешь вертеть как хочешь? Да мне все равно, с кем ты… давно все равно. Ты же поняла, что я не люблю и не хочу тебя, не могла не понять. А не гнал я тебя потому, что думал, сама скажешь, когда найдешь мужика, по-честному поступишь. Решил так: пока ты не нашла опору, жить-то тебе негде и особо не на что, твоя парикмахерская — кстати, открытая на мои деньги, — дохода много не приносит, пусть уж пока женой числится. А знаешь, почему я дал деньги на твою парикмахерскую?

— Салон, — поправила она мужа.

— Да как ни назови, смысл не меняется. Я решил тебя удалить, чтоб не маячила передо мной и не трепала нервы бабушке. Из вас двоих я выбрал бабушку и отлично жил без тебя, спокойно. Но есть же правила, элементарные приличия… Я к тебе с гуманизмом, мать его, а ты в моем доме, на моей кровати, скрытно и, подозреваю, не первый раз гадила…

— Первый! Честное слово…

— Не свисти, не верю. Ну, сказала бы: любовь, замуж выходишь, я ж гуманист. Так нет! Тебе нужно гадить по-тихому, но чтоб все оставалось по-прежнему. То есть у тебя полная свобода, а я, как честный человек, в жестких рамках — это уже скотство, которое не прощается.

У нее осталось последнее средство — перевести стрелки на мужа, и Леся мстительно прищурилась, гневно бросив: