– Хорошо!

– Ну, мы пойдем, а то бабы искать начнут, а они у нас похлеще любых легавых. Где хошь отыщут, нюх, что ли, особый имеют?

– Давайте, мужики! Удачи!

– А вы гуляйте. Не бойтесь. У нас в деревне спокойно.

Мужики прошли дальше и скрылись за соснами.

– Ты под этим подразумевал опасность? Ну и интуиция у тебя, – сказала Лариса.

– Привычка, Лара, на войне опасность нутром чуешь. Там и не такому научишься.

– Понимаю. Но пойдем все же домой, по-моему, похолодало. И дождь натягивает.

– Да, озоном пахнет, значит, быть дождю. Пойдем, дорогая.

Они вернулись в дом.

Лариса натопила «голландку»:

– Я воды согрею!

– Давай, а я покурю во дворе.

Забрав новую пачку «Явы», Бестужев вышел во двор. Прикурив сигарету, обошел усадьбу, стараясь держать под контролем крыльцо. Все было спокойно, тихо, а тревога не уходила. Значит, все равно что-то не так. Но где? Непонятно. И это злило.

– Сережа? У тебя все в порядке? – позвала Лариса.

– Да!

– Тогда чего домой не идешь?

– Иду!

Сергей закрыл за собой дверь на засов, и в это время разразилась гроза. Первая, оттого неожиданная и сильная. Может, ее приближение держало тревогу, а пройдет гроза – и наступит успокоение? Гроза прошла, а тревогу развеяли ласки супруги. Бестужев отдался им, как раньше, весь без остатка.

Утром служебный «Фиат» выехал из деревни и пошел в сторону города.

– Хорошо отдохнули, правда? – потянулась на переднем сиденье Лариса.

– Правда, – ответил Сергей, внимательно следя за дорогой и бросая частые взгляды в зеркало заднего вида.

– Ты напряжен, – заметила Лариса.

– Не понимаю. Вроде все нормально, а на душе тревога.

– Она до сих пор мучает тебя?

– Не мучает – не дает покоя. Интуиция подсказывает, опасность существует и она где-то рядом, но просчитать ее мне не удается. И это плохо.

– Ну какая опасность, Сережа? Откуда?

– Не знаю. Хотя если кто-то хотел нанести нам вред, скажем так, то лучшего места, чем дом в деревне, где мы останавливались, придумать невозможно.

– Вот видишь? Значит, твои страхи напрасны.

– Знаешь, Лара, точно такое же чувство я испытывал, когда вел отделение к оврагу в «зеленке». Это когда всех моих ребят «духи» положили, а самого утащили в плен. Тогда я тоже чувствовал опасность и тоже не смог ее просчитать. Не просчитал, что двое боевиков ведут себя слишком свободно. А когда понял, что отделение попало в засаду, было уже поздно.

– Не надо вспоминать тот страшный случай, Сережа. Что было, то прошло.

– Не надо, а как забыть, если лица парней до сих пор по ночам снятся? Главное, только лица, меняясь, как кадры. И все улыбаются. Все довольны. Чем? Может, тем, что им там, – указал наверх Бестужев, – лучше, чем нам здесь?

– Пожалуйста, – попросила Лариса, – оставь эту тему. Мы обратимся к психиатру, он поможет.

– Сколько я прошел этих психиатров, психологов, психоаналитиков, гипнотизеров, не помню. Но ты права, давай сменим тему.

– Сегодня слушание доклада комиссии по компании «Рокада».

– А потом встреча с Роксеновым. Думаю, зря мы затеяли эту встречу. Но в этом я виноват.

– Ничего. После доклада комиссии многое станет ясным.

– Ты веришь членам этой комиссии?

– Я их не знаю. Фамилии слышала, но не более того. Председатель вроде человек честный, неподкупный, по крайней мере так о нем отзываются некоторые коллеги.

– А если подтвердится, что ни Роксенов, ни его люди не совершали ничего противозаконного, ты закроешь это дело?

– И даже извинюсь перед твоим Роксеновым.

– Он такой же мой, как и твой!

– Нет, Сережа, ты его как родного защищаешь.

– Это моя работа, за это мне платят деньги, но… Лара, хватит, мы о чем договорились? Ни до встречи с Роксеновым, ни после о работе друг другу ни слова. Иначе опять сорвемся на скандал.

– Ты прав, хватит. Как не хочется в город возвращаться! Хорошо все-таки в деревне. Да, удобств практически никаких, работы по хозяйству много, но все это в радость. А как покойно сидеть на завалинке и смотреть на закат!

– Так в чем же дело? Сдавай свой мандат, я уйду из «Рокады», денег у нас сейчас достаточно, да еще квартиру продадим. И поедем куда-нибудь в деревню на Оке или Пре, что в Рязанской области. Места там просто шикарные. Да ты и сама знаешь. Купим участок, построим дом. Дело какое-нибудь откроем и заживем спокойно и счастливо, каждый вечер наслаждаясь красотой заката.

– Это было бы прекрасно, – вздохнула Лариса.

– Так все же в наших руках.

– А давай попробуем, – махнула она рукой. – В отпуск проедем по районам близлежащих областей. Если найдем что-нибудь подходящее, то… бросим Москву и уедем.

– Ты серьезно?

– Да! Тяжело в Москве. Давит она. Многих – до конца. И в политике стало невозможно работать, как хочешь, как можешь, на благо, а не во вред.

– В политике так всегда было.

– Возможно, только я раньше не замечала этого.

– Хорошо, что сейчас заметила. Значит, ждем августа?

– Да!

– Но смотри, изменишь решение, я силком тебя в деревню увезу, закрою в сарае, а мандат почтой в Думу отправлю.

– Как говорят, «за базар ответишь»? – рассмеялась Бестужева.

– Примерно так!

– Я согласна. Я на все, Сережа, согласна, лишь бы жить с тобой долго-долго и, конечно же, счастливо.

– Раньше ты не говорила этого.

– Сам виноват.

Супруги Бестужевы, подъехав к своему дому и забрав из багажника вещи, поднялись к себе.

Это отметил находившийся с утра на позиции Гаулин и тут же позвонил Роксенову:

– Шеф, клиенты на месте.

– Это хорошо. Надеюсь, ты снимешь проблему.

– Сниму.

Видел приезд Бестужевых и Виктор Гриффер, он тоже достал сотовый телефон:

– Генрих! Наши голубки в гнезде.

– Прекрасно! Теперь слово за тобой.

– И я скажу его, не сомневайся.

– Мне-то что сомневаться? Ты думай о докладе боссу. Все, работай!

Пока Лариса разбирала вещи, освободив от этого нудного занятия мужа, Бестужев, прикурив сигарету, подошел к окну кухни. Тревога продолжала жить в нем. Почему он посмотрел на крышу соседнего дома? На это вряд ли сам смог бы ответить, но посмотрел и на мгновение, на доли секунды заметил в окне чердака напротив первого подъезда, как будто что-то блеснуло. Если бы он находился на войне, в горах, отслеживал бы обстановку у базы боевиков, то принял бы этот блик как отражение солнца в оптическом прицеле. Но здесь не война, и он не в засаде.