сюжетов, предполагаемых в качестве основы Дан 7, в качестве прототипов пары Сын Человеческий – Ветхий днями фигурирует пара противопоставленных друг другу старого и молодого бога семитских мифов о борьбе богов с силами хаоса. Наибольшее внимание указанная параллель получила среди сторонников ханаанского происхождения образности видения Даниила. Так, по мнению наиболее видного сторонника этой концепции, Дж. Коллинза, Ветхий днями и Сын Человеческий являются отражением образов небесного бога Эля и молодого Баала ханаанского мифа. Для сторонников вавилонской гипотезы происхождения Дан 7 Ветхий днями имеет своими прототипами Аншара и Ану, а Сын Человеческий – Мардука[209].

Другие мифологические параллели, предложенные исследователями, не снискали столь большой популярности. Наиболее распространенной альтернативной гипотезой долгое время было сопоставление образа Сына Человеческого с представлением о Первочеловеке в различных мифологических и религиозных традициях древности. Эта концепция возникает уже в работах В. Бус-се[210] и К. Крелинга[211], а в середине XX века она была поддержана норвежским исследователем С. Мовинкелем[212]; среди современных сторонников этой гипотезы следует назвать А. Лакока[213]. Ее сторонники связывают происхождение образа Сына Человеческого c представлением о Первочеловеке в мифологической и мистической традиции, начиная от индоиранских мифов вплоть до поздней гностической традиции. По мнению Мовинкеля, фигура Сына Человеческого является примером иудейской адаптации иранского мифа о Первочеловеке, идеальной модели будущего творения. Характерной особенностью этой школы было рассмотрение «Сына Человеческого» в качестве мифологического образа, существовавшего в иудейской традиции межзаветного периода и отразившегося в целом ряде литературных произведений (книга Даниила, книга Образов, Евангелия, Третья книга Эзры). В настоящее время подобный подход не разделяется большинством исследователей, рассматривающих все упоминания Сына Человеческого в качестве аллюзий на книгу Даниила. Основным недостатком концепции, возводящей Дан 7 к мифам о Первочеловеке, является практически полное отсутствие связующих их общих мотивов кроме вселенской царской власти, дарованной Сыну Человеческому. Анализ видения Даниила позволяет обнаружить в нем гораздо больше мотивов, связывающих его с ближневосточными мифами о битве богов с силами хаоса, чем с мифом о Первочеловеке. В определенных кругах образ Сына Человеческого позднее действительно связывался с отдельными представлениями, восходящими к мифу о Первочеловеке, однако этот факт относится уже к области истории религиозных идей, восходящих, в том числе, к книге Даниила.

Значительная часть исследователей акцентировала внимание на поиске не иностранных, а библейских истоков образа Сына Человеческого. Данные авторы в значительной мере опирались на анализ использования арамейского выражения שנא רב «Сын Человеческий» и его еврейских аналогов в библейской литературе. Так, в комментарии Хартмана и Ди Леллы особое внимание уделяется тематическим связям между использованием выражения «сын человеческий» в книге Даниила и в Псалитири и книге Иова, где выражение «сын человеческий» имеет в себе коннотации слабости и смертности и одновременно сочетается с темой высокого предназначения человека[214]. Другим библейским источником выражения «сын человеческий» многие исследователи считают книгу Иезекииля. В ней сам пророк многократно именуется םדא ןב «сыном человеческим», а в видении Славы Господней фигурирует «подобие человека», которое рассматривается некоторыми исследователя в качестве непосредственного источника образа Сына Человеческого в книге Даниила.

Точно так же, как и трактовки происхождения образа Сына Человеческого, разнятся и трактовки его значения в системе образов 7 главы книги Даниила. Как известно, angelus interpres дает фигуре Сына Человеческого, казалось бы, довольно ясное и однозначное толкование: «Потому примут царство святые Всевышнего и будут владеть царством вовек и вовеки веков» (Дан 7, 18); «Царство, же, и власть, и величие царственное во всей поднебесной дано будет народу святых Всевышнего» (Дан 7, 27a). Тем не менее приведенное толкование само по себе вызывает массу вопросов. Кто такие «святые Всевышнего»? Является ли Сын Человеческий их представителем и лидером или их коллективным символом? Пожалуй, все дискуссии последнего столетия вращаются именно вокруг этих двух вопросов.

Наиболее традиционным для христианских и иудейских комментаторов являлось мессианское толкование этого видения. Совершенно очевидно, что авторы книги Образов, евангельских повествований и Третьей книги Эзры использовали выражение «Сын Человеческий» именно в мессианском смысле. В дальнейшем такое понимание стало фактически общепринятым. Оно доминирует в раннехристианской и святоотеческой литературе, где Сын Человеческий традиционно отождествляется с Иисусом Христом. Мессианской интерпретации традиционно придерживалось и большинство иудейских экзегетов – подобная точка зрения встречается уже в Талмуде, где она приписывается рабби Акиве (Санхедрин 38b), в дальнейшем ее высказывали такие известные толкователи как Раши и Исаак Абраванель. «Святые Всевышнего» в таком случае обыкновенно понимались как участники царства Мессии, праведные иудеи или христиане соответственно. При этом нельзя не обратить внимание на то, что большинство комментаторов обычно не акцентировали роль «святых Всевышнего» в грядущем царстве Сына Человеческого, таким образом, расставляя акценты совсем по-иному, чем они были расставлены в книге Даниила.

Некоторые исследователи XX столетия также продолжали поддерживать традиционную версию, предполагающую идентификацию Сына Человеческого с Мессией. Так, по мнению Бисли-Мюррея основным аргументом в пользу этой версии является отождествление четырех языческих царств с четырьмя царями (Дан 7, 17), что может позволить отождествить последнее царство с его царем, то есть Мессией[215]. Однако в целом мессианская интерпретация утратила большую часть сторонников в академической среде уже во второй половине XIX столетия. Основной причиной этого стало полное отсутствие темы пришествия Мессии как в толковании видения, приведенном в Дан 7, так и в других разделах книги. Автор книги Даниила нигде не говорит о явлении какого-либо мессианского лидера в любой форме, будь он царем, первосвященником или пророком.

Гораздо большей популярностью начиная со второй половины XIX века пользуется версия, предполагающая коллективную интерпретацию – фигура Сына Человеческого служит олицетворением избранного еврейского народа. Корни этого толкования лежат в сирийской экзегетической традиции, начиная с трудов Порфирия и комментария Ефрема Сирина, понимавших Сына Человеческого как символическое изображение еврейского народа. Подобная интерпретация хорошо согласуется с идентификацией воцарения Сына Человеческого с дарованием царства «святым Всевышнего» или «народу святых Всевышнего», о которых говорится в стихах Дан 7, 18 и Дан 7, 27. Под «святыми» сторонники этой версии понимают праведных иудеев, преследуемых Антиохом Епифаном. В конце XIX – первой половине XX века это толкование стало фактически общепринятым, проникнув в целый ряд авторитетных комментариев. Мы находим его в комментариях Дж. Монтгомери[216], А. Бентцена, Н. Портеуса[217], Хартмана и Ди Леллы[218], монографии М. Кейси[219]. Можно назвать целый ряд сторонников данной интерпретации и среди современных исследователей: Р. Альбертц[220], О. Кеель[221], Ч. Сяо[222], А. Гарднер[223].

В современных комментариях значительную популярность получила новая, впервые заявленная в 1900 году