– Нет, меня тогда не убили. Пуля прошла навылет и повредила позвоночник. Другая разбила коленную чашечку. С тех моя левая нога высохла, и, как видишь, при ходьбе я волочу ее за собой. Когда я очнулся в лазарете, моей жены уже нигде не было. Мне не сказали, где она похоронена, в каком месте находится тот ров, в который они сбросили ее тело вместе с другими. От нее мне остались только воспоминания. За всю свою жизнь я ничего не сделал французам – за что же они убили мою жену и разрушили мою жизнь? Она была всем для меня. Охромев, я не смог больше кормить своих братьев и сестер трудом велорикши. Нам пришлось покинуть Сайгон и вернуться в родную деревню в Камбодже. Месть французам оставалась моим единственным желанием, единственной страстью, удерживавшей меня в этой жизни. Когда Нгуен Бинь начал против них войну в Кошиншине, я понял, что ждал этого часа. Теперь, если я действительно хотел отмстить французам, я обязан был помочь вашей борьбе всем, чем могу. Так я стал проводником для вьетнамских партизан. Помимо всего прочего знание джунглей в родной Камбодже принесло небольшой заработок от ваших для моей семьи. Мы тогда жили впроголодь вместе с престарелыми родителями, питаясь в основном пауками а-пинг, кузнечиками и личинками жуков. За ваши деньги я смог разжиться рисом, мы даже начали его запасать. Но однажды в нашу деревню нагрянули французские каратели, которыми командовал агент из Сюртэ с хриплым, прокуренным голосом, вдрызг пьяный. Я знал, что они ищут меня. По примеру партизан из Вьетминя я заранее оборудовал в земляном полу дома тайный люк с подземным укрытием. Буквально за минуту до того, как каратели вломились в наш дом, я скользнул в свое укрытие и плотно закрыл его люком из утоптанной земли. Моя самая младшая сестра, увидев карателей, так испугалась, что начала плакать навзрыд и громко кричать. Агент Сюртэ, не говоря ни слова, застрелил ее из своего пистолета. Старуха мать заголосила, и ее начали бить. Моему дряхлому отцу приставили штык к горлу и заставили смотреть, как четверо молодчиков зверски избивают мою мать, как ее таскают за волосы и пинают в живот носками тупых армейских ботинок. Они все допытывались, где я, но мать лишь продолжала причитать в голос, а отец немо наблюдал за ней. Ему перерезали горло, но не смогли добиться ничего ни от матери, ни от братьев с сестрами. Дети собрались вокруг Чанту, самой старшей девочки, они окружили ее, уткнулись ей в подол, она гладила их по головам, но сама не могла оторвать взгляда от матери, которую убивали ударами прикладов по голове. Старуха перестала кричать, лишь когда ей размозжили череп. Потом они принялись за Чанту, но девочка продолжала твердить, что не знает, где я, что не видела меня уже месяц. Она твердила это даже тогда, когда одного за другим детей стали обливать бензином и поджигать у нее на глазах. Дети смотрели на нее умоляющими глазами, плакали, метались по хибаре, а она кричала им, чтобы они не боялись, что сейчас все пройдет, что мы вот-вот встретимся в чертогах небесного Ангкора, где жизнь будет намного лучше, чем здесь, и что в первую очередь мы устроим пир, на котором будет много-много сладостей и конфет. Ее душили рыдания, но она продолжала сквозь всхлипы говорить про сладости и конфеты. Я всегда был добр к своим братьям и сестрам, но я знаю, что никогда не заслуживал такой их любви. Чанту была последней, и я просто не могу говорить о том, что они с ней сделали. Она умерла в грязных объятиях пьяного агента Сюртэ – я знаю об этом, потому что все это происходило над моей головой. Да, братик, я слышал все это, и мне стоило нечеловеческих усилий оставаться все это время в укрытии. Я знал, что, если я выйду наружу и сдамся, они начнут пытать меня и я им все расскажу и про вас, и про вашу дислокацию, и про все ваши операции, и про все ваши планы. Мою семью от жуткой участи это бы не спасло, а вашей войне против французов это нанесло бы смертельный удар. Никому и ничьим знаниям здесь вы не можете доверять так, как мне. Поэтому я прошу тебя, братик, заклинаю тебя всем, что осталось святого в этом мире, ты борись, борись против них, борись вместе с Зиапом, пока вы не перебьете их всех. Это великий воин, который способен воздать должное этим чудовищам, чтобы души страждущих на том свете успокоились. Тогда, если будет угодно небу, успокоится и моя душа, ведь с тех пор я не спал ни одной минуты. Уже больше года мне мешают уснуть предсмертные детские крики…

Эта ужасная исповедь, эта страстная мольба навсегда поразили мое воображение. Я пообещал ему, что буду бороться против французов, гнать и даже убивать их до победного конца.

18

По реке вместе с плавающими растениями лук-бинь тут и там несло по течению разбухшие и посиневшие трупы во французской военной форме. Именно здесь, по словам нашего проводника, под стремительными водами Меконга, находился затопленный корабль, трюмы которого до отказа набиты современнейшим западноевропейским и американским оружием. Вскоре мы убедились, что так оно и было. На месте мы соорудили жилье из бамбука и кокосовых листьев. Мы принялись за работу засучив рукава. Взрослые разбились на пары: двое водолазов искали оружие на дне реки, двое – качали кислород на лодке вручную. Вниз уходило по три кабеля – один для кислорода, второй дергал снизу водолаз, чтобы поднять груз, третий кабель дергал дежурный с лодки в случае появления самолетов. В число моих задач входило оповещение в случае воздушной тревоги. Для этого у меня был гонг, сделанный из гильзы от пушечного снаряда. Если самолеты летели слишком низко, лодку бросали и спасались вплавь, глубоко ныряя, чтобы спастись от пуль. Кхмерский проводник всегда дежурил со мной на берегу, и всякий раз он показывал мне надежное место для укрытия, где мы оставались неуязвимыми для вражеских пуль и осколков от бомб. Я заметил, что он действительно никогда не спал. Стоило мне проснуться в своей джутовой плащ-палатке среди ночи, я всегда видел его привалившимся к дереву в безжизненной позе, с его потухшим взглядом, словно бы искавшим что-то в пустоте прямо перед собой. Иногда он срывался с места, убегал в чашу и оттуда раздавались такие леденящие кровь стоны, что их нельзя было назвать ни человеческими, ни звериными.

Когда рассветало, взрослые снова и снова начинали перетаскивать ящики с трофейным оружием и сортировать его, а я, пристроившись под своей плащ-палаткой, с фонариком составлял подробный каталог, вводя в него данные о модели, стране происхождения, производителе и текущем состоянии каждой единицы. Целыми сутками с неба лилась принесенная юго-западным муссоном вода. По вечерам мы ужинали чем бог пошлет. Рис мы покупали у кхмерских крестьян. Рыбы в реке было много, особенно после французских бомбежек. Креветки в местных водах водились крупные, с нежнейшим мясом. На десерт мы ели мелкие лесные бананы, очень сладкие и богатые калием. Мы провели там два или три месяца, прежде чем вызвать катер, чтобы загрузить его под завязку и отплыть в сторону Восьмой зоны с ценнейшим грузом для наших братьев по оружию из Сопротивления Кошиншины.

На Севере в ту пору как раз наступили жаркие деньки. Генерал Зиап долго думал, как лишить французов возможности пользоваться техническими преимуществами вроде напалма, и принял очень важное стратегическое решение – вторгнуться в пределы Лаоса, самой лояльной французам колонии Индокитая, чтобы оттуда начать пробиваться к Сайгону. Таким образом он выманивал армию Салана на более выгодное для себя поле битвы, недоступное для авиации с тонкинских аэродромов, эсминцев и амфибий. Глухой ночью, когда в небе едва серебрился узенький серп Луны, революционная армия товарища Зиапа выдвинулась на Лаос. Как только закончился сезон дождей, солдаты Зиапа выбили французов сразу с нескольких стратегически выгодных высот между Черной и Красной реками. Начав свой натиск, подобно шквалу, повстанцы прорвали линию французской обороны.