— Нужно идти. Очень жаль, так хотелось попить чаю на лавочке.

— Не страшно, попьём в следующий раз.

— Да, — кивнул я, — в следующий раз.

В четыре часа я стоял у школы. Анна вышла — и даже воробьи на липе перестали чирикать. Тонкая, изящная, с лёгким налётом строгости в глазах. Каждое движение соразмерно нокдауну, волнение бёдер при шаге угрожает инфарктом. Не женщина — вздох ностальгии. К груди она прижимала кожаную папку, на мой взгляд, не тяжёлую, тем не менее, я предложил помочь. Анна отказалась. Возможно в папке лежало что-то ценное для неё и она не хотела с этим расставаться, или папка в самом деле была не тяжёлая и помощь моя не требовалась. Ладно, нет так нет, осталось узнать, зачем Анна меня позвала.

Мы не виделись почти неделю, с последнего собрания, когда я провожал её домой и мы чудно говорили о поэзии. После того вечера я ей не звонил, боялся показаться назойливым. Нет ничего хуже назойливости, особенно если отношения висят в воздухе и каждое неловкое слово способно всё поломать. А я и так шучу неудачно, нынче мне в самый раз помолчать. Так может быть… Быть может, Анна поняла мои сомнения и решила сделать шаг на встречу? Сама пригласила меня на свидание?

Свидание… Я почувствовал, как приливает кровь к щекам. Давно я не ощущал подобного, пожалуй, со времён полузабытой юности, когда любая мысль о женщине вызывала прилив крови не только к щекам, но и по всему телу. Со лба по виску скатилась капля пота. Я достал платок, вытер лицо.

— Жарко сегодня, — вздохнула Анна.

— Жарко? — не понял я.

— Ну да, вон вы какой красный.

Если бы она только знала, почему я такой. Я посмотрел в её глаза, и на миг мне показалось, что она в самом деле знает; строгость исчезла уступив место привычной насмешливости, и к светлым полупрозрачным льдинкам вокруг зрачка примешались зеленоватые блики лукавства… Хотя нет, пустое. Вряд ли Анна обременяет себя необходимостью думать о чувствах, которые она вызывает у мужчин. У неё нет в этом нужды.

— Какие у нас планы? — осведомился я.

— ПровОдите меня домой?

— С радостью, — кивнул я, и добавил чуть слышно. — Вы же знаете.

Анна взяла меня под руку. Почувствовав её пальчики на своём локте, я покраснел ещё больше. Как это приятно, когда любимая женщина тебя касается…

Некоторое время мы шли молча. Я смотрел на потрескавшийся от времени асфальт под ногами, на запылённую траву газона, и мне вдруг стало грустно. Слева и справа от нас бесконечной цепочкой тянулись дома частного сектора, полуприкрытые от прохожего взгляда селекционными яблоньками и вишнями, из-за их спин сиротливо выглядывали две панельные пятиэтажки. Всё это казалось неудачным декором на задворках наших непонятных отношений — скучно и некрасиво. Куда как приятнее смотрелись бы сейчас витрины дорогих магазинов, цветная брусчатка, огни рекламы и Эйфелева башня над головами…

— Роман, помните, вы говорили, что работали пожарником? — спросила Анна.

Французские мотивы мигом растаяли, и я едва не споткнулся: вот те раз — пожарник. Меня так даже мама не называет. Не то, чтобы это слово меня оскорбляло или злило, нет, просто неприятно — пожарник. Что бы о нас не говорили, какие байки не выдумывал, не заслужили мы подобного обращения, поэтому в ответ часто хочется сказать что-нибудь дерзкое, и я не сдержался:

— Пожарник — это жук такой красный, с чёрными надкрыльями. А я пожарный.

Голос мой дрогнул от негодования, и Анна смутилась, видимо, женская интуиция шепнула ей в ушко, что шутить неудачно она тоже умеет.

— Не обижайтесь. — Анна игриво улыбнулась и на миг прижалась щекой к моему плечу. — Во-первых, вам это не идёт. Сильные мужчины не должны обижаться на слабых женщин. Во-вторых, я же не знаю вашу пожарную терминологию. Для меня что пожарный, что пожарник — всё равно представитель героической профессии, человек высоких моральных принципов, готовый прийти ко мне на помощь в любую минуту. Так?

Складно у неё получается. Выходит, если я сейчас откажусь, то и принципы у меня не высокие, и профессия не геройская, и помогать я ей не желаю. Но я желаю, ещё как желаю! Поэтому пришлось кивнуть:

— Так.

Впрочем, я в любом случае не собирался обижаться на неё. Немного покочевряжиться, надуть щёки — это да, но не более. Ну должен я хоть в чём-то набить себе цену.

Выпросив прощение, Анна сделалась серьёзной. Она смотрела в сторону и чуть выше, как будто вспоминала что-то.

— Однажды я видела, как горит сарай, — заговорила она негромко. — Вокруг собрались зеваки, всем было интересно, не часто такое увидишь. Но потом что-то взорвалось, из щелей пошёл чёрный дым и люди кинулись прочь. А пожарные наоборот полезли внутрь. Сломали двери, начали вытаскивать вещи, никому совершенно не нужные, обгоревшие. Посыпались искры, дым повалил сильнее, у одного пожарного на каске горел кусок пакли. И тогда стоявшая рядом со мной женщина прошептала: «Господи, что за работа? Все оттуда, они туда». И я подумала тогда: зачем?

— Что именно?

— Такой риск. Пусть этот сарай сгорит вместе со всем своим содержимым. Что там есть ценного? Банки с компотом? Старые лыжи? А если пострадает кто? Оно того стоит?

Анна повернулась ко мне в ожидании ответа, а я вдруг растерялся. Странный вопрос, как же любит она ставить меня в тупик своими вопросами. Зачем мы туда лезем… С одной стороны всё просто: надо, потому и лезем. Положено. С другой стороны… Были времена, когда зарплату задерживали, люди увольнялись, караулы опустели наполовину, и оставшиеся работали на пожарах как будто срок отбывали — без души, без отдачи. Тогда Серёга Копытов собрал всех на плацу перед частью и сказал: мужики, понимаю, времена не лёгкие, денег нет, жёны недовольны, дети плачут, но раз мы до сих пор не уволились, значит что-то нас тут держит. Не важно что, у каждого свои причины, но людям глубоко по барабану на все наши проблемы. Так что давайте работать как положено… В тот день я понял одну вещь: пожарный не та профессия, где можно отсидеться в стороне.

Анна всё ещё смотрела на меня, ожидая ответа. Какие красивые у неё глаза. Зачем женщине с такими глазами тратить время на пустые разговоры о смысле мужских поступков? Мы сами-то в них не всегда разобраться можем.

— Работа такая, — сказал я и почувствовал, как запершило в гортани, будто хватанул неосторожно полные лёгкие дыма. Изнутри полез кашель, надрывный, выдавил слёзы из глаз. Я прикрыл рот ладонью, сдерживая кашель, выждал несколько секунд и повторил. — Работа такая.

Анна сощурилась.

— Вы так спокойно говорите. Можно подумать, вам совсем не было страшно, когда вы сами туда лезли.

— Ещё как страшно. Кстати, вы знаете, почему мы всегда в касках ходим?

— Почему?

— Чтобы люди не видели, как у нас от страха волосы на голове дыбом встают.

— Не смешно.

— Да уж, весёлого мало.