На сердце было тяжело, но глаза так и остались сухими.

— Надя, может, ты вернёшься? Я переберусь в комнату матери, а ты сюда, в свою…

— Не, пап, я там пока останусь. Я там заниматься в зал езжу, работаю там. Да и никого не надо просить, чтобы помогали выезжать и заезжать на улицу. Богдан мне такую «взлётно-посадочную полосу» сделал, что можно заезжать с разбега. Я там самостоятельная, — измученная улыбка, — ты не обижайся, пожалуйста. Я к тебе в гости приезжать буду. Часто. А когда опять ходить начну, вот тогда и переберусь.

— Ладно… Я понимаю… Только ты это… приезжай, пожалуйста.

— И ты приезжай, ладно, пап? Вот как только захочется, так и приезжай.

Надина голова взрывалась от наплывших мыслей. Она вспомнила, что когда шагнула с подоконника, в пылу злости выкрикнула: «Пусть они все умрут». Имела ли она в виду и своих самых родных людей? Да, она тогда была зла и на них, обижена до глубины души, но совсем не хотела желать смерти им. Что же теперь делать? Как всё исправить? Господи, единственный родной человек на свете — её дед Николай Гаврилович. Он тоже уже старенький… Вот, мама умерла, а те… те живут и здравствуют. Это несправедливо! И Тамара. Она вообще, наверное, замуж вышла, ребёночка родила. Отец её, правда, если верить капитану Малёваному, еле выжил. Теперь больной и мучается… Но мне-то что от этого? Что мне от этого, если мама умерла, а я даже не пришла с ней попрощаться и извиниться. И теперь уже никогда не сможет меня простить… Права Наташа, это так и останется чёрным днём в моей жизни, который я уже никогда не смогу перекрасить в другой цвет. А так хотелось бы… И ещё хотелось бы изменить тот день, когда спрыгнула с окна, и ещё… и ещё… О господи, да я полжизни прожила не так, как хотелось бы! И кто в этом виноват? Вот дура!

Новый год Надя встречала с дедом. Ей было жаль его. Он так страдал от разлуки с женщиной, с которой провел сорок шесть лет своей жизни. Богдан был дома. Он приглашал Надю и Николая Гавриловича отпраздновать Новый год вместе с семьей Коваленко, но они отказались. Им было грустно и не хотелось портить людям весёлый сверкающий праздник. Николай Гаврилович купил продукты, шампанское. Надя приготовила оливье и запекла в духовке мясо. Ели, пили шампанское, смотрели «Голубой огонёк» по телевизору, говорили о пустяках. Сразу после полуночи позвонил Богдан.

— С Новым годом, Надюша, — пробасила телефонная трубка. — С новым счастьем!

— Спасибо. И тебя тоже с Новым годом!

— Я забегу завтра. Ты где будешь?

— Не знаю, тут, наверное. Поможешь мне домой добраться?

— Может, мне сейчас приехать? Развеселить тебя маленько…

— Не надо, Богдан. Не до веселья мне сегодня. Пока.

На глаза навернулись слёзы. И опять всё происходит не так, как бы Наде хотелось. Этот год навсегда останется в её жизни годом скорби, печали и чего-то неотвратимого. Того, чего уже никогда нельзя изменить. Что же делать? Как жить с этим? Может, взять и вычеркнуть всё, что произошло за это время из жизни? Вроде и не было ничего. Но тогда получится, что я просто вычеркнула кусок своей жизни. А с другой стороны, жить с этим чувством вины просто невыносимо… Наверное, как-то придется научиться брать ответственность за свои поступки… Или всё-таки вычеркнуть?

Досмотрев новогодний «Голубой огонёк», Надя умостилась на диване, чтобы немного поспать. Дед, не выдержав нагрузки, уснул в комнате Марии Ивановны, уступив Наде её комнату, но она туда не пошла.

Закрыла глаза. Сон не шёл. Вся её жизнь с тех пор, как она помнила себя, промелькнула перед глазами.

А потом она услышала стук. Кто-то стучал в окно… Она посмотрела туда и там, за окном, увидела… Марию Ивановну. Она была серьёзна и, приложив палец к губам, показывала, что Надя должна молчать о том, что видит.

«Как же она пришла? — удивилась девушка. — Ведь мы же живём на третьем этаже. И вообще, она же умерла…»

Постояв за окном, Мария Ивановна исчезла, а Надя… открыла глаза.

«Уф-ф-ф, это был сон… Я всё-таки уснула».

Девушка посмотрела на часы: 6:30 утра. Надо вставать — много дел сегодня сделать надо. И Богдан, наверное, скоро приедет.

Но он не спешил. Приехал за ней на такси в три часа дня, а Надя, не дождавшись его, уехала. Она чувствовала себя в этом доме неуютно. И ещё этот сон…

В четвертом часу, как ураган, в комнату девушки ворвался Богдан.

— Ой, Надюх, ну и напугала же ты меня! Почему ты меня не дождалась?

— Не могла. Хотелось домой, — голос грустный, бесцветный, — тяжело там было…

— Бедная ты моя…

— Нет, Богдаш, я не бедная. Я глупая.

— Ну-у-у, здрасьте… приехали… сама говорила, чтобы я так тебя не называл, а тут…

— Так тебе и нельзя, — скупо рассмеялась Надя, — понимаешь, я пока не могу тебе всего сказать. Многого сама не понимаю.

— Ну, так, может, обсудим, тогда и поймёшь?

— Нет, Богдаш. Мы и так всё время обо мне говорим. Давай мы поговорим о тебе. Я, кстати, знаю, что ты тоже рос без мамы. Расскажешь? Ты ведь обо мне всё знаешь, а я о тебе ничего.

— Так нечего рассказывать. Я не знаю, где моя мама. Она оставила меня с отцом и исчезла в неизвестном направлении, когда мне не было ещё и двух лет. Никто её с тех пор не видел. Ни живой, ни мёртвой. Меня, как и тебя, воспитывали бабушка и дедушка по маминой линии. Костя, мамин брат, а значит, мой дядя.

— Так ты поэтому решил пойти в юристы? Чтобы найти её?

— Может, отчасти и поэтому…

— А тебе когда-нибудь было обидно, что она тебя оставила?

— Обидно? Нет. Я же не знаю, почему она это сделала, может, она не оставляла. Может, случилось что… Хотелось, конечно, чтобы была мама… Да ты это и сама знаешь.

— А отец?

— А что отец? Он молодой был. Встретил другую женщину. Женился. У них, по-моему, свои дети, точно не знаю. Я не очень с ними общаюсь. Он редко приходит, мне кажется, боится, что я денег попрошу…

— Да-а-а, я так понимаю, у тебя жизнь тоже не мёд.

— Та нет, ничего. Я как-то смирился…

— Что сделал?

— Смирился, понимаешь, как бы принял то, что есть.

Надя обняла себя руками накрест за плечи. «Брр, холодно что-то, наверное, опять батареи холодные», — подумалось, а вслух произнесла:

— Богдаш, а подай-ка мне плед. У меня что-то ноги замёрзли…

— Что-о-о-о-о?!

— Ноги замерзли, плед, подай, пожалуйста…

— Ноги? Замёрзли? Надька! Надька!!! Дура ты беспросветная!!! Ноги! Они чувствуют! Чувствуют холод, понимаешь?!!

— А-а-а… это считается?.. задыхаясь, произнесла девушка.

— Господи! Конечно, считается! Ещё как считается!!! Хорошая ты моя, дай-ка я тебе их помассажирую. Носочки тёплые наденем.